Торранс вел их по каменистой дорожке между заброшенными зданиями и многоэтажными домами. Земля под ногами была черной, и ничего на ней не росло — ни трава, ни сорняки. Мужчины и женщины дошли до проема в бетонной стене. Торранс посветил перед собой лампой: ступени вели вниз, в кромешную тьму.

Заинтригованный, Парфитт двинулся вперед. Женщина крепче вцепилась в него, но не из-за крутизны ступенек, почувствовал он, а от возбуждения, от предвкушения чего-то необычного. Ее каблуки стучали по бетонным ступенькам, и эти звуки повторялись эхом в каменной тиши.

Парфитт расслышал приглушенный гул голосов, доносившийся сверху. Возможно даже, что это был плач. Торранс остановился перед выросшей как будто из-под земли стеной и постучал: три удара один за другим и два, разделенных паузами. Огромные раздвижные двери из стали, окрашенные под цвет бетона, медленно и бесшумно разъехались, скользя по хорошо смазанным полозьям. И тут же на пришедших обрушилась лавина звуков: ободряющие возгласы, свист, пьяный смех. Если в «Динос» слышался шум, рожденный атмосферой наивного веселья и отдыха, то здесь звучало что-то порочное, запретное. Торранс заговорил с охранниками, стоявшими у дверей, но из-за шума Парфитт не расслышал слов. Охранники расступились, и все вошли внутрь.

Коридор напомнил Парфитту длинные и узкие углубления и туннели, по которым Избранных гнали на бойню. По мере того как он и его спутники продвигались вглубь, шум голосов усиливался. Желтоватый свет многочисленных газовых ламп показался в дальнем конце коридора. Нетрезвая компания вошла в просторное прямоугольное помещение — подземный стадион. Должно быть, он вмещал примерно тысячу людей, но сейчас не был заполнен. Но даже от криков присутствующих зрителей можно было оглохнуть. Торранс увлек Парфитта и остальных к рядам прямо перед ареной. Зрители, едва завидев его мощную фигуру, тут же двигались, уступая места.

Женщина уселась рядом с Парфиттом на деревянную скамейку со щербинами и обняла его. Он не обращал на женщину внимания. В центре стадиона находилась арена, на которую и был направлен свет всех ламп. Крики зрителей зазвучали еще громче. На арене были два быка, но Парфитт никогда не видел их такими. Запястья и щиколотки быков охватывали тяжелые матерчатые ремни из пеньки, к которым было приклеено битое стекло. Быки недавно дрались; это было видно по крови на теле одного и другого и сверкающим на бетонном полу лужам. У быков не было оружия, его заменяли колючие браслеты на руках и ногах. Защитной одежды на быках не было.

Один бык — огромный и мощный, каких было много на заводе, — лежал навзничь на полу. Он все пытался встать, но сил у него не осталось. Рядом с ним стоял другой бык, бока которого раздувались от тяжелого дыхания. Бледная кожа стоящего быка была липкой от пота и крови, сочившейся из сотен царапин и глубоких порезов. Парфитту хотелось, чтобы быки кричали и ругались друг на друга, но, как и все Избранные, они были лишены возможности говорить. А их шипения не было слышно за ревом толпы.

Убедившись в том, что поверженный противник уже не опасен, бык-победитель поднял голову и оглядел ряды зрителей, наблюдавших за ним с безопасного расстояния. Парфитт не мог спокойно видеть выражение глаз быка, намеревающегося закончить схватку. Толпа жаждала крови, и бык показал ей кровь. Теперь они хотели смерти. Их возгласы приобрели некий ритм. И в этой мелодии было нетрудно разобрать простые и жестокие слова:

— Убей его, убей его, убей его!..

Искра взаимопонимания промелькнула между быками, — Парфитт был уверен в том, что видел ее, — после чего победитель шагнул к голове поверженного и поднял правую ногу. Парфитт глазам своим не верил, ему казалось, что бык не сможет убить соперника, разве что…

Бык с силой опустил ногу на лоб лежачего соплеменника, поднял ее и снова опустил. От треска костей, сокрушенных о бетон, Парфитту стало плохо. Но поверженный бык все еще был жив, еще дышал, и глаза его были открыты. Снова удар. И еще один. И наконец, череп раскрошился, а лежащий на спине бык испустил дух. Раздались восторженные рукоплескания, толпа пришла в неистовство, в воздух взметнулись сотни кулаков, люди обнимались, вскакивали со своих мест и снова садились на скамейки.

Бык-победитель триумфально поднял руки. Он сделал этот жест в угоду толпе, — Парфитт был уверен в том, что это ему не показалось, — а вовсе не потому, что чувствовал радость от победы. Он медленно развернулся на месте, чтобы вкусить обожания и восторга зрителей. Кровь сочилась из его ран, капала изо рта и из носа. Ноги у него дрожали. Четверо погонщиков вышли с электрическими погонялками и лассо, но бык даже не попытался от них убежать. Его увели с арены. Другая команда утащила тело мертвого быка, взяв его за щиколотки. Труп оставил след свежей крови и раздробленной костной ткани.

Парфитт очнулся от потрясения, когда мясистая рука Торранса похлопала его по плечу.

— Видал, мальчик? Вот это и есть настоящее развлечение.

Кто-то передал Парфитту бутылку водки, и он жадно отхлебнул из горлышка. Он глотал, не обращая внимания на обжигающую боль от огненной струи. Потом вернул бутылку. Он почувствовал, как женщина прижимается к нему, увидел восторженно-похотливое выражение ее лица. Она уселась к нему на колени и навалилась на него всем весом. Шум стадиона затих, и Парфитт снова погрузился в безопасный мир своего сознания. В ту ночь были еще бои, и снова его хлопали по плечу, и ласки женщины становились все более смелыми. Он поймал себя на том, что отвечает на них — улыбается, кивает, целуется, тискает женское тело, — но мыслями он был далеко.

В какой-то момент — должно быть, было уже очень поздно — женщина взяла его за руку и потащила с трибун. Она увлекла его в туалет, где не работал водопровод, затолкала его в свободную кабинку, вошла следом и закрыла за собой дверь. Встав перед ним на колени, она произнесла слова, которые он не разобрал, и взяла его пенис в рот. Водка — или это была кровь? — заставила его на время отупеть, сделала вялым и безучастным. Он даже не смог изобразить улыбку, когда женщина потерпела неудачу. Ей так и не удалось распалить его. В конце концов она поднялась, с перекошенным лицом, взбешенная. Колени у нее были мокрые — от мочи, предположил он. Тупая шлюха.

Тошнота накатила мощной волной, и все, что он изверг из себя, смешалось с испражнениями на полу. Парфитт вытер рот, и женщина ушла.

Вернулось ощущение реальности, и он отправился искать Торранса.

Магнус наблюдал за тем, как дрожит в стакане водка.

Он попытался вспомнить, когда впервые обратил внимание на то, что его рука уже не так тверда, как раньше, но ему это не удалось. Во всяком случае, было это недавно. Он со злостью поставил стакан на стол. В другой руке предательски дрожала грубо скрученная сигара. Пепел с нее сыпался на крышку стола. Магнус в бешенстве раскрошил сигару и тут же прикурил следующую. Иногда водка снимала дрожь, и он сделал еще глоток. Горло до сих пор было воспалено, и глотание лишь усилило боль. Вот уже неделю он не ел ничего, кроме супа. Вытянув руки вперед, он проследил за состоянием пальцев. Дрожь не проходила.

А все началось с этого тощего ублюдка, Коллинза.

Все угрозы Магнуса, обещания кровавой расправы обернулись тем, что он сам оказался побитым в своем собственном доме.

Должно быть, у меня размягчение мозгов.

Ему не в первый раз пришло это в голову. Еще задолго до «пленения» пророка Джона Коллинза Магнус стал замечать, что ему бывает трудно сосредоточиться. Особенно когда он пытался вникнуть в цифры производственных показателей. Он легко читал цеховые сводки, но не всегда мог их осмыслить. Цифры указывали на наличие проблемы, причем давно: излишки мяса увеличивались. Должно быть, здесь не обошлось без Коллинза. Но хуже всего было то, что Магнус, в руках которого были сосредоточены практически все финансы города, не мог придумать стратегию увеличения спроса.