«Люблю тебя!» — твердил он про себя и долго стоял, глядя туда, где она скрылась, где он еще видел ее своим духовным взором.

Янка пришла в себя лишь тогда, когда услышала смолкающий цокот копыт. Она оглянулась — ее мучило сожаление.

«Почему он не пошел за мной?» — думала она, но быстрая ходьба утомила ее, и сознание окончательно вернулось. Она гневно сжала губы и была страшно недовольна собой; остатки только что пережитого чувства еще жили в ней, но она всячески отгоняла от себя мысли о Витовском.

Лишь за ужином она заметила, что у старухи заплаканные глаза, старик пьян в стельку и злобно косится на нее. Только Анджей был в хорошем расположении духа и усиленно уговаривал ее съесть что-нибудь.

— Не могу. Я устала, и голова болит.

Она была не в силах говорить, даже не слышала, когда к ней обращались. Мысли ее блуждали далеко отсюда, в мире мечтаний, где возникали быстрые отблески взглядов, отзвуки голосов, контуры лиц.

— Панна Ядвига здорова? Ты видела Стефана?

— Здорова, здорова, — отозвалась Янка. — А Стефана, кажется, с утра не было дома.

Она не знала почему, но этот ответ привел ее в смущение.

Янка тотчас отправилась к себе.

А утром она проснулась в необычайно хорошем настроении, спокойная, полная сил, желания жить и действовать. Она решила сразу же пойти во флигель.

Мать меняла наволочки.

— Давайте помогу, — сказала она, отбирая у нее подушку.

— Неужто важная барыня умеет таким делом заниматься? — с насмешкой заметила старуха.

— Вот увидите. — Янка переменила наволочки, застелила постель, расставила на комоде фигурки святых, зажгла перед образом лампаду, но лицо старухи по-прежнему было сумрачно; с чисто крестьянским упрямством и издевкой в серых глазах она следила за ней и тяжело вздыхала. Когда она кончила работу и, так и не дождавшись от старухи ни слова, собралась уже уходить, та окликнула ее:

— Януся! — Янка осталась и села с ней рядом. — Не сердись на меня, дочка. Знаешь, я женщина простая, обидчивая, неученая, иной раз и скажу что лишнее…

— Не вспоминайте об этом, мама, простите меня.

Она поцеловала ей руку, и старуха так растрогалась, что обняла Янку и долго ее целовала.

— Скучно бывает мне, дочка, а поговорить не с кем. С девками сидеть мне Ендрусь не позволяет, с отцом говорить невозможно — сразу начинает браниться, Ендрусю некогда, а с тобой не смею, — ну что я, простая мужичка. Вот и слоняюсь из угла в угол, да выискиваю, к чему прицепиться.

— О, мир и согласие! — воскликнул Анджей, появляясь в дверях.

— Да вот, я тут говорю, сынок, что тоскливо мне без внучат-то, — схитрила она.

Анджей так странно посмотрел на Янку, что она вспыхнула и, не сказав ни слова, вышла, встревоженная его взглядом.

— Коли наседка не несется — не приневолишь, — засмеялась старуха.

— Ты бы, мама, при ней лучше об этом не говорила.

— Чего мне стыдиться, раз я хочу внуков?

— Но ведь у Юзи есть дети.

— А я хочу твоих, Ендрусь, — понимаешь? Твоих.

Она прижалась к нему и гладила его по лицу, по волосам, довольная своей смелостью и тем, что высказала сокровеннейшее желание, осуществления которого она ждала с таким нетерпением.

— Может, доктор ей нужен? — продолжала она.

— Не будем об этом говорить. — Он поцеловал мать и пошел к себе.

Он сам хотел этого не меньше матери, сознавая, что ребенок сильнее привязал бы ее к нему и его семье.

Вдруг он услышал ее голос:

— Анджей, у меня к тебе большая просьба.

— Ты же знаешь, я ни в чем тебе не отказываю.

— Дай мне шестьсот рублей.

— Ты хочешь купить что-нибудь?

— Нет, нет, — она не решалась сказать мужу о том, что собирается помочь Залеской, думая, что ему это не понравится. — А, впрочем, я действительно желаю купить кое-что, но в рассрочку.

— У тебя есть чековая книжка торгового банка. Выпиши нужную сумму на получателя, выплатят моментально. Но скажи все-таки, что ты покупаешь?..

— Скажу потом.

Его удивила такая таинственность; едва он выехал в поле, у него появилось вдруг подозрение:

«Кому она посылает, зачем? Может быть… Нет… нет…» — Он не хотел верить своим подозрениям, но все же вернулся обратно. Ковер заглушал его шаги, и он бесшумно вошел в комнату Янки.

— Знаешь, я подумал, — начал он еще с порога, — не сделать ли нам в воскресенье несколько визитов соседям? Разумеется, если ты не против.

— Пожалуй ты прав: пани Ядвига говорила мне, что соседи удивляются, почему до сих пор мы не сделали ни одного визита, — ответила Янка невозмутимо, накрывая письмо промокательной бумагой.

Он заметил это, и целый день его мучил вопрос: «Кому она писала?».

Янка сама поехала на почту, чтобы отослать письмо с первым чеком. Потом она навестила Юзю, уже несколько дней больную от огорчения, что ее домашняя птица гибнет от дизентерии. Наслушавшись вдоволь жалоб на нерадивость мужа, низость прислуги и неискренних комплиментов в свой адрес, Янка отправилась домой, измученная скучной болтовней Юзи.

Неожиданно пошел дождь. Глинистые дороги так размокли, что лошади шли с трудом и на каждом шагу поскальзывались. Надвигался черный, холодный, насквозь пропитанный сыростью вечер.

Через лес, где дорога была суше, поехали быстрее. Вдруг Янка услышала сзади топот копыт, обернулась и увидела Витовского.

Витовский поклонился и подъехал так близко, что бок его коня уперся в крыло коляски; не произнеся обычного приветствия, он наклонился к Янке и сдавленным голосом сказал:

— Мне надо сегодня поговорить с вами! — Он схватил ее руку и, вместо того, чтобы поцеловать, укусил так, что Янка вскрикнула; затем, повернув лошадь, исчез в темноте, прежде чем Янка смогла понять, что, собственно, случилось.

Она сидела, остолбенев от удивления и страха. «Да он сумасшедший! Надо быстрей ехать!» — подумала она, с тревогой всматриваясь в лес — не покажется ли из-за деревьев его лицо. Стремительность Витовского испугала ее и вместе с тем произвела на нее странное впечатление.

Она прижала к губам руку, которую он укусил, и поцеловала ее так, как целуют самого дорогого человека. Затем, придя в себя, она велела Валеку ехать быстрей.

Дома были гости: Волинские с Рутовским.

Вначале она им очень обрадовалась, но затем гости стали тяготить ее. Ее мысли были заняты другим. Слова Витовского: «Мне надо сегодня поговорить с вами!» — кружились в ее мозгу, наполняя ее ужасом и тревогой. Она слушала, говорила, а сама наблюдала за гостями: ей казалось, что все слышат ее мысли. Особенно ее тревожил муж: Анджей выглядел сегодня так странно! Он сидел мрачный, покусывал усы, с трудом поддерживая часто прерывающийся разговор. Его мучил вопрос — кому Янка послала деньги? Рутовский, которому надоела неразговорчивость Анджея, подсел к Янке, но она отделывалась короткими ответами о пребывании в Италии, безразлично глядя на Волинских и их детей. Ее жгло любопытство. «О чем Витовский собирается со мной говорить? Что ему от меня нужно?» — думала она и при каждом шелесте ветра, врывавшегося в окно, вздрагивала и прислушивалась — не идет ли он. Она нашла даже предлог, чтобы выйти к подъезду и взглянуть в черную, дождливую ночь. Потом, взволнованная и недовольная собой, подсела к Хелене.

— Ты прекрасно выглядишь, — сказала Янке Хелена.

— Это Кроснова изменила меня.

— Италия, Италия, — заметил Рутовский, — там такой воздух, доложу я вам…

— А ты всегда чудесно выглядишь, только немного пополнела.

— О да! — подхватил Волинский, сидевший рядом с Анджеем.

Хелена опустила голову.

— Что нового в округе? — спросила Янка Хелену, желая вывести подругу из замешательства.

— Новости есть. Вот, например, пани Стабровская состряпала еще одну повесть, под названием: «Помои». Она печатает ее в каком-то еженедельнике, которого никто не читает. Но, чтобы все-таки заставить соседей прочесть свое произведение, она рассылает этот журнал всем в окрестности.

— Известность стоит недешево. Раз заставляет читать, значит, заставляет и думать, — заметила Янка, привстав: ей показалось, в передней прозвучал знакомый голос. — Ты читала? Это действительно очень скверно? — спросила она.