Янка здоровалась, отвечала на вопросы, но продолжала наблюдать за ними критическим оком. Она с каким-то странным удовольствием отмечала их недостатки. Актеры казались ей жалкими, потертыми. Их лица напоминали безжизненные маски, их движения были вялы, взгляды беспокойны, но апатичны. Окружив ее, они говорили что-то скучными голосами, поглядывали в окно на рыночную площадь и украдкой зевали.

Только одна Цабинская с нескрываемым любопытством расспрашивала и разглядывала Янку.

— Разовец, — позвала она актера, который только что вошел в комнату, и шепнула ему что-то на ухо.

— Хорошо, сейчас. Песь, поди сюда на минуточку!

Песь нехотя встал.

— Скажи, дорогуша, только одно слово — белый? — спросил Разовец, показывая ему язык.

— Черный! Не морочь людям голову своим языком, глупо.

— Дорогуша, никто не хочет сказать мне правду, а зеркала никуда не годятся; скажи, и я поверю тебе: ведь обложило, да? Я чувствую жар, всю ночь не смыкал глаз. Ну, скажи.

— Язык совершенно нормальный, только ты психопат, кончишь в Творках. — Песь подсел к Янке.

— Вы больше не думаете о сцене? Нет, это невозможно, — заговорила Цабинская. — Знаете, чудесная мысль пришла мне в голову: ангажируйтесь к нам на роли героинь.

— За что же вдруг такое повышение? В Варшаве вы не хотели мне дать даже роли субретки. Право же, я не заслужила такой чести.

— Вы злопамятны и мстительны, это чисто по-женски, — ввернул Песь.

— Вернее, чисто по-человечески — не забываю обид.

— Панна Янина, все уладится, вот увидите. Зайдите к нам, поговорим, повидаете свою старую ученицу.

— Не могу, через полчаса мне на вокзал, — сказала Янка решительно. Но это неожиданное предложение подействовало на нее, словно крепкое вино, и она уже размечталась. Она сидела умиротворенная. Несмотря на то, что они знали о ней все, она не чувствовала смущения и даже смотрела на них немного свысока; обида, поднявшаяся было в ней, понемногу улеглась, заглушённая радостью, что она видит их, находится среди них.

Влетел запыхавшийся Цабинский, за которым послала жена, и уже с порога закричал:

— Что за гостья! Что за гостья! Приветствую от всего сердца! — Он поцеловал Янке руку и с удивлением взглянул на нее. — Право, я с трудом узнаю вас, вы так переменились! Скажу без комплиментов, выглядите вы великолепно, клянусь детьми, ну, просто героиня со столичной сцены.

— Кельнер! Два коньяка пану секретарю! — крикнул из дверей Гляс в сторону буфета.

Янка начала прощаться — Залеская уже стала выказывать нетерпение.

— Вы и в самом деле уезжаете? Я думал, вы останетесь хотя бы на представление. Переночевали бы у нас, вот была бы для нас радость!

— Может, в другой раз, сейчас мне надо ехать.

— Мы проводим вас до вокзала.

— С удовольствием.

Актеры смотрели на Янку с любопытством, даже с восхищением, она была очень хороша: горделивый взгляд, уверенная походка выделяли ее среди других и притягивали к ней взоры. В дверях кондитерской она столкнулась с Владеком Недельским. Уже издалека узнав его, Янка побледнела, сжала губы и прошла мимо, окинув его презрительным взглядом; а он, увидев ее, остановился в дверях с цилиндром в руке, не зная, куда себя деть. Оторопело поглядев ей вслед мутными глазами, он скрылся в кондитерской.

До отхода поезда оставалось всего несколько минут. Залеская укладывала покупки, а Цабинские горячо уговаривали Янку вернуться на сцену.

— Я дам вам первые роли, все, что пожелаете, — торжественно обещал ей директор.

— А Майковская? — спросила Янка неуверенно и заколебалась.

— Майковской у нас не будет. Разве не слышали? Она разошлась с Топольским. Топольский основал труппу, которая просуществовала месяц, после первой же выплаты все разбежались. Тогда Меля приехала к нам, но мы от нее отказались. Я вам дам не только ее репертуар, но и жалованье, честное слово.

— Как! Вы обещаете платить? — с издевкой в голосе спросила Янка.

— Ах, как эти женщины мстительны. Что же, могу дать обязательство заплатить вам по контракту вперед. Уверен, через полгода вы станете лучшей героиней в нашем провинциальном театре.

— Вы могли бы жить с нами вместе; это напоминало бы вам дом и ваш семейный очаг.

Янка улыбнулась при мысли об их семейном очаге.

— Решайтесь, вы еще будете благословлять нас; с такой героиней, как вы, можно взяться за постановку Шекспира и новейшего репертуара самых модных театров мира. В труппу я наберу лучшие силы, — говорил Цабинский. Вдохновляясь собственными словами, он рисовал будущее в самом радужном свете, то и дело целуя Янке руки; Цабинская со своей стороны тоже горячо уговаривала ее.

Янка не в силах была сказать ни да, ни нет.

Во Львове, согласно планам Глоговского, театр откроется только через два месяца; какое будет у нее амплуа, еще не известно, придется завоевывать себе положение, а тут сразу дают первые роли, можно быстро выдвинуться, играть все, что захочешь, и даже затеплилась надежда отомстить этим людям, которые еще так недавно пренебрегали ею. Голова у Янки пошла кругом от тысячи планов, проектов, надежд и сомнений; душа, инстинкт, тянули ее в этот мир, который рисовал Цабинский. Понемногу все возражения теряли свою остроту; прежняя лихорадка начала жечь ее. Новый мир возник в ее голове — большие роли, бурные аплодисменты, наслаждение игрой, власть над толпой.

— Итак, согласны? Я чувствую, вы наша, правда? — настаивал Цабинский.

— Нет, не знаю еще, я должна подумать; но если рискну, то с условием…

Она не решалась сказать прямо.

— Я согласен, — воскликнул Цабинский, поняв, чего она хочет. — На место Владека я сию же минуту возьму Топольского, а Майковская уедет.

— Спасибо, — сказала Янка совсем тихо, — на этой неделе я дам окончательный ответ.

— Ждем с нетерпением: вы спасете провинциальный театр! — с пафосом воскликнул Цабинский.

Пришел поезд, открыли двери на перрон. Из зала ожидания показалась Майковская, старая недоброжелательница Янки. Как ни в чем не бывало, она с улыбкой подошла к Янке и протянула ей руку.

— Какая встреча, приветствую вас и радуюсь от всего сердца!

Янка спрятала руку за спину, бросив на Майковскую уничтожающий взгляд, попрощалась с Цабинскими и вышла на платформу. Майковская остолбенела. Цабинский поднял воротник пальто, взял жену под руку и улизнул, опасаясь скандала.

— Ну и зубастая же эта Орловская, — пробурчала у подъезда директорша.

— Сильная женщина, да к тому же красавица! До чего же восхитительна, черт бы ее побрал!

— Не закатывай так глазищи, а то завертятся от телячьего восторга колесом.

— Не бойся, Пепа, не тревожься, моя дорогая законная супруга!

Янка возвращалась домой, упоенная победой; и в то же время ее снедала тревога. То, что она стоит на пороге осуществления мечты, пугало ее, она предпочла бы, чтоб это случилось не так скоро; впрочем, встреча и предложение играть были так неожиданны, что взбудоражили ее. Дома она показала отцу все, что купила, но разговаривала с ним мало, поглощенная мыслью о театре.

«Первые роли — хоть завтра! — Она улыбалась с триумфом. — Наконец-то я буду вознаграждена за все страдания, начну жить по-настоящему, жить широко!» Она почувствовала прилив энергии, глаза ее разгорелись. Ей хотелось кричать и петь.

Она была готова расцеловать Роха, который мыл пол, глядя на нее бараньими глазами, и Янову, как всегда тихую и кроткую, с ее постоянными мыслями о своей дочке-барышне. Только от отца прятала она свою радость под маской спокойствия и обычной апатии, он один омрачал ее светлую радость.

Янка написала взволнованное письмо Глоговскому, попросила совета — ехать ли к Цабинским, хотя твердо уже знала, что поедет.

Глоговский ответил, что она сделает разумно, если поступит к Цабинским, обещал заглянуть перед отъездом и просил известить, когда она едет. Он описал в письме своих хозяев, заверяя Янку, что больше месяца у Стабровских не выдержит.