* * *

Оставшись вдвоем, Андрей и Борис отправились в парк и там, устроившись на скамейке, проговорили до самого обеда. Они вспоминали Афганистан, общих знакомых, которых нашлось немало, но старательно не касались темы гражданки. В конце разговора ребята пообещали друг другу обязательно встретиться. Андрей сообщил Борису, что собирается в Москву, чем очень обрадовал десантника.

— Слушай! Это же здорово! Я же москвич. А зачем ты туда собрался?

— Говорят, в Бурденко^[6] есть специалисты, которые могли бы мне помочь с головой. Вряд ли удастся заставить их лечить меня, но попробую… Говорят, в Мандрыке^[7] специалисты еще лучше, но сам знаешь, не такие мы «шишки», чтобы заботились о нас на высоком уровне. Калечить? Здесь пожалуйста, возможности неограниченные, а лечить? Ну, здесь не хватает сразу всего.

— А ты, я вижу, браток, не на шутку озлобился? — с грустью, но без укора произнес Борис. — Тяжело тебе такому будет.

Андрей рассмеялся:

— Ну нет. Теперь уже тяжело будет не мне. Впрочем, как получится. Сейчас главное здоровье поправить.

— Я тоже не долго здесь задержусь. Скоро отправлюсь домой. Подлечишься, приходи ко мне. Вдвоем веселее. Я теперь один, как перст. Мать с отцом погибли, когда еще маленьким был, а тетка, единственная родственница, умерла. Как сообщили ей, что мне ногу отпилили… — Борис тяжело вздохнул. — У нее сердце больное было и давление. Имелась еще невеста, — голос парня на секунду дрогнул, — да только с ней, как в песне: «Была тебе любимая, а стала мне жена…» Вышла замуж за лучшего друга. Так что теперь ни невесты, ни друга.

С этими словами Борис встал, тяжело опираясь на костыли, и, кивнув головой в сторону корпуса, предложил:

— Пошли обедать. На сытый желудок и жизнь кажется добрее.

* * *

Уезжая, Андрей пообещал Борису навестить его в Москве и, конечно же, сдержал свое обещание.

Глава 24

Ирина провела с Романом весь вечер. Водворив поклонника на его прежнее место: к подножию пьедестала богини, она испытывала и легкость, и ликование, и восторг. Ирина была счастлива не меньше Романа.

Они гуляли по роще, слушали соловьиное пение, любовались закатом солнца и говорили, говорили, говор или…

— Какая ты умница, что отказалась идти в ресторан. Я даже не представлял, что в вашем городе есть такая красота, — восхищался Роман, обводя взором покрытые бархатом изумрудной травы возвышенности, круто сбегающие в глубокий, буйно пенящийся молодой листвой деревьев овраг.

Ирина проследила глазами за поездом, вьющимся змеей по петляющему пригорку, возмущенно повела плечом и сказала:

— Не напоминай мне даже о том противном заведении. Ненавижу сытого хама, с которым я столкнулась тогда. Брр…

— Иришка, я уже устал оправдываться, — взмолился Роман. — Нет и не было никогда того хама. Был обыкновенный парень, которому очень хотелось пустить любимой девушке пыль в глаза. Многим девчонкам это нравится. Откуда же я мог знать, что ты такая нравственная? Я, может, хронически недоедал, чтобы устроить такое представление?

Девушка с недоверием покосилась на него и ядовито спросила:

— Можно поинтересоваться? Не доедал ты в том же ресторане? Судя по поведению персонала, да. У них, видимо, уже вошло в привычку кормить свою семью тем, что ты не доедал. В тот вечер после нас тоже много чего осталось.

— Да я был там всего-то несколько раз и то с другом. Он любит деньгами сорить, а персонал таких клиентов запоминает. Поэтому и прием мне оказали хороший, думали…

— И не ошиблись, — ехидно оборвала его Ирина. — Ладно, будем считать, что ты меня убедил и я тебя простила.

Роман удивился.

— Если убедил, тогда за что же простила? — притворно-жалобным голосом воскликнул он. — Тут уж одно из двух.

Ирина внимательно посмотрела на юношу и едва не задохнулась От внезапно охватившего ее приступа нежности.

«Господи, — подумала она, — какая же я дуреха! Я же люблю его! Люблю! Люблю! Какой он славный, когда вот так вот морщит нос. И прядь упала ему на лоб! Какая прелесть!»

В ее груди наступило сладкое томление. Она смотрела на Романа, чувствовала, что любит его, и страдала от невозможности выразить эту любовь. Ей вдруг захотелось посадить его в коробочку, как когда-то, будучи ребенком, она сажала нежно обожаемого майского жука и радовалась его жужжанию, и была спокойна, что он все время с ней рядом, и никуда уже не сможет улететь, и теперь он только ее, только ее.

— Рома, — прошептала Ирина, — я люблю тебя. Я так тебя люблю, что почему-то хочется плакать.

Он порывисто приблизил к ней лицо, взор его подернулся туманом, дыхание смешалось с Ирининым, губы ласково коснулись губ девушки, и двое молодых людей застыли в долгом неистовом поцелуе.

Шелест листвы смешался с запахом свежей весенней травы и закатом солнца, пение птиц звучало гимном бытию и зарождению в аромате майского воздуха, тысячи разнообразных прекрасных непостижимых существ и явлений вдруг закружились, перемешались, растворились друг в друге и превратились в колдовской дурманящий «коктейль».

Глаза Ирины прикрылись сами собой, тело устремилось навстречу упрямым и ласковым рукам любимого, сладкий трепет прошел по всем ее членам, дыхание участилось, и из груди девушки вырвался сладострастный крик упоения и восторга. Фейерверк незнакомых ощущений поглотил Ирину, опалил, ослепил, оглушил, наполнил ожиданием и счастьем.

Она упивалась своей смелостью, пьянела и таяла, отдавая трепещущее тело в волнующую власть все более страстных прикосновений. Шея, груди, живот ощущали эти будоражащие, доселе неведомые касания… Шея, грудь, живот…

Стоп!

Ирина очнулась на земле среди рассыпанных по траве белоснежных «гусиных лапок». Так они с детства называли душистые маленькие цветочки, обильно покрывающие склоны рощи в мае. Букетики этих «лапок» девчонкой Ирина приносила в подарок маме ежевесенне.

— Что? Что случилось, любимая? — нежно прошептал Роман. — Почему?

— Нет! — отстраняя от себя его руки твердо произнесла девушка. — Нет, нет и нет! Все остальное после свадьбы. И если не хочешь, чтобы я плохо о тебе подумала, больше не позволяй себе этого до того часа, пока мы не выйдем из дверей ЗАГСа.

Роман энергично помотал головой, словно сбрасывая наваждение, тяжело протяжно вздохнул и вдруг светло улыбнулся.

— Я люблю тебя! — оглушительно закричал он. — Люблю! Люблю!

Его голос гулким эхом покатился по склонам холма и угас в глубине рощи. Ирина завороженно прислушалась и, очарованная этим эффектом, тут же захотела повторить его и, набрав полные легкие воздуха, изо всех сил громко-громко закричала:

— Я люблю тебя! Рома! Люблю! Люблю! Весна! Трава! Вы слышите?! Я его люблю! Люблю!.. Его!.. Я!.. Люблю!

Роман попытался, прижимаясь своими губами к ее, прервать, это признание поцелуем, но она вырвалась и закричала еще громче:

— Люблю! Люблю!

Он рассмеялся, глубоко вздохнул и, стараясь заглушить голос Ирины, изо всех сил завопил:

— Я люблю тебя! Ирина! Люблю! Люблю! Люблю! Люблю!

Слова девушки потонули в мощных раскатах баритона. И тогда Ирина впилась в губы Романа, стараясь заставить его замолчать. Но он обхватил ее руками, прижал к себе и они с криками: «Люблю! Люблю!», попеременно стараясь поймать губы друг друга, радостно покатились с мягкого душистого склона в глубокий источающий ароматы прелости и цветущей акации овраг. Дивное, фантастическое, сказочное мироздание, окрашенное пламенеющим заходом солнца и заполненное упоительным пением птиц, то и дело взрывалось звонкими и слегка басовитыми признаниями в любви, которые беззаботный весенней ветерок разносил по ожившей роще.