— Бабушка, но ты же сама столько лет растила в себе эту силу. Ты же боролась!. Ты же презирала власть того, что люди называют судьбой! — едва не плача закричала Ляна.
— Да, именно потому и признаюсь тебе сейчас в своем невежестве. Я столько прочитала книг. Я всю жизнь посвятила служению людям. Лечила их, старалась сделать счастливыми, уберечь от бед и напастей, но все оказывалось напрасным. Все не стоило усилий.
Если смысл моей жизни был в том, чтобы очередная ревнивая жена узнала, изменяет ли ей муж, или удовлетворилось очередное человеческое любопытство, заглянув в то, чего избежать невозможно и о чем и так по прошествии времени будет известно, тогда я выполнила свое предназначение.
Но не думаю, что в этом смысл моего существования. А в чем? Я пыталась решить для себя эту задачу, и вот перед лицом смерти признаюсь тебе: в этой жизни мы как слепые котята — пищим, тычемся, ищем какую-то правду, какую-то идею, а упираемся лишь в собственный эгоизм, подкрепленный и мыслью нашей и идеей.
Не в силах мы предвидеть, что будет с другими людьми, после исполнения наших желаний даже тогда, когда якобы жертвуем своей жизнью ради других, потому что жертвовать жизнью ради других — это тоже наше желание, а нужно ли это другим, решать не нам и уж, конечно, и не самим другим.
Ляна, девочка моя, покорись судьбе, не повторяй моих ошибок. Твоя сила больше моей, а значит, и последствия будут страшней. Я знаю, ты хочешь спасти этого парня, ты уже влюблена в него, но побори эгоизм, удержись, смири гордыню, не вступай в борьбу с высшими силами. Они безжалостны в своей справедливости. Нам не постигнуть их законы. Пока человечество тратит лучшие умы на то, чтобы нарушать эти законы. Понять же суть их не удалось никому.
Ляночка, деточка, умоляю, не добавляй песчинку своего разума к горе человеческой глупости, устремленной своей вершиной в заоблачные выси. Беги отсюда, догони наш табор. Только там ты сможешь быть счастливой. Выходи замуж, рожай детей и гадай только лишь затем, чтобы заработать на пропитание, не преследуя никаких других целей. Иначе…
Старуха замолчала внезапно, так и не сообщив, что будет «иначе».
Ляна грустно покачала головой.
— Поздно, бабуля, я уже не могу его бросить. Да ты и сама говорила, что если судьбе будет угодно, она сведет нас. Вот она и свела. Почему же я должна идти против своей судьбы? Ты же только что сказала, что ничего в этой жизни не поняла. А ничего понимать и не надо. Надо просто жить и радоваться этому миру, воспринимать его таким, какой он есть, и не стараться его исправить. Не мы его создали, не нам его и менять.
Мариула печально улыбнулась и закрыла глаза. Ляна видела, что силы ее на исходе, но старуха упрямо шевелила губами, издавая с трудом различимые звуки:
— Хорошо, пусть будет так, как ты решила… Вижу, тебя не переубедить. Но знай, медальон теперь на мужчин надевать нельзя. Только женщина теперь может спасти наш род. Ни мужу, ни сыну, ни внуку не надевай этого медальона. Об остальном узнаешь из моих книг, но еще лучше будет, если ты их сожжешь.
— Как можно, бабушка? — вскрикнула Ляна. — Как ты не боишься о таком говорить?
Мариула безнадежно махнула рукой.
— Если, внучка, захочешь, — прошептала она таким тоном, словно с трудом заставила себя сделать это сообщение, — твой будущий муж будет жить… Но офицерика уже не спасешь… Не спасешь…
Сказав это, утомленная своим монологом, Мариула почувствовала, что выполнила долг до конца. Казалось, и правда, необходимость сообщить внучке страшную весть и дать ей последние наставления — единственное, что еще удерживало древнюю цыганку на этом свете.
Когда тихий шорох ее слов, в которые внимательно вслушивалась Ляна, умолк, Мариула закрыла глаза. Дыхание ее стало едва заметным, и девушке показалось, что оно прекратилось вовсе. Ляна испугалась и закричала:
— Бабушка! Бабуля! Родная! Не молчи! Скажи мне что-нибудь!
Старая цыганка, сделав последнее усилие, еле слышно простонала:
— Прощай, милая, поцелуй меня последний раз. Дай — и я тебя поцелую.
Ляна подставила старушке губы, но та чмокнула ее в розовую щечку, отвернула лицо в сторону и тихо испустила последний вздох.
В тот миг, когда перестало биться ее больное сердце, на лице впервые за много, много лет появилась легкая просветленная улыбка, словно старая женщина радовалась, что долгий, тернистый и трудный путь ее на земле закончился.
Такой ее Ляна и похоронила. Такой она навсегда и осталась в ее памяти.
Глава 14
Мариулу похоронили рядом с Пьетро.
«Вот и все… Прощай, Мариула, прощай, Пьетро. Нет больше вас, которых любила я и которые любили меня. Теперь я совсем одна на этом свете», — скорбно думала Ляна, сидя прямо на земле у двух свежих холмиков земли.
Этот малознакомый город, который неожиданно стал последним пристанищем ее самым дорогим, самым близким людям, показался Ляне неприветливым, враждебным и чужим.
Ей захотелось сейчас же, немедленно оказаться в родном таборе, вдохнуть дым его веселых костров, услышать гомон привычной речи, увидеть шумных сородичей, рядом с которыми можно чувствовать себя уверенно и надежно.
— Кибитка наша цела. Завтра найду коня, поеду догонять табор… — еле слышно произнесла Ляна, медленно поднимаясь с земли и отряхивая многочисленные цветастые юбки.
Но здесь взгляд ее встретился с переполненными тревогой глазами Андрея, и она осеклась, устыдившись своего эгоизма.
«Нет, нет, — тут же подумала Ляна. — Нельзя мне сейчас уезжать. Я должна спасти этого человека. В своем горе я стала бесчувственной, безразличной».
Она сделала над собой усилие и, печально улыбнувшись, сказала:
— Только вряд ли я так быстро найду коня. Я даже не знаю того человека, которому отец оставил его.
Арсеньев облегченно вздохнул.
— Мы вместе поищем. Я помогу тебе, — скрывая неуместную на кладбище радость, поспешно произнес он.
* * *
Несмотря на трагичность прошедших дней, Андрей был счастлив — Ляна вторую неделю жила в их доме. И хотя он разрывался между службой и обязанностями заботиться о двух женщинах, одна их которых тяжело больна, а другая беспомощна в незнакомом ей мире, да к тому же не оправилась еще от тяжелого потрясения, все же эти недели были самые прекрасные в биографии Андрея. Жизнь для, него теперь приобрела неведомый до этого смысл.
Ляна, окруженная его заботой и нежным вниманием, постепенно стала выходить из задумчивого оцепенения и откликаться на вопросы своего опекуна, который упорно старался отвлечь ее от грустных мыслей и под любым предлогом втянуть в нейтральную беседу.
Когда ему, наконец, это удалось, он совершил для себя приятное открытие: Ляна оказалась на удивление интересным собеседником. Ее суждения о жизни, о Мире были интересны и необычны. Девушка смотрела на все вокруг взглядом, совершенно отличным не только от ее сверстниц, а может быть, и вообще от взглядов современников.
Открывая внутренний мир возлюбленной, Андрей еще больше привязывался к ней. Всего за две недели жизни Ляны в его доме она стала для него необходимостью. В те ночи и вечера, которые Арсеньев, совершая патрульные вылеты, проводил на чужих аэродромах, оставляя Ляну одну, он ощущал тревогу и острую нехватку общения с этой удивительной девушкой.
К его чисто мужскому подсознательному восприятию ее красоты добавилось восхищение умением Ляны по-новому, не так как все, взглянуть на любой вопрос. Его поражала ее способность из того, что казалось Андрею мелочью, неожиданно вывести универсальную жизненную философию, и наоборот, — серьезные и на первый взгляд неразрешимые проблемы быстро превратить в рядовую бытовую пустяковину. Он никак не мог понять, откуда в этом юном, не получившем образования создании столько ученой мудрости.
