- Где он? Ушел из дома? - Шан-Гирей понял, что прежняя страсть не исчезла, а лишь затаилась было, чтобы вновь вспыхнуть, когда непреодолимая преграда встала между прошлым и будущим, что он всегда лелеял и вопрошал.
Лермонтов задумался. Мог ли он предотвратить этот еще более нелепый брак, чем Алексиса и m-lle Сушковой? Если бы он был в Москве... Теперь все поздно. Но просто забыть он не мог, и впервые острая неприязнь к Вареньке Лопухиной охватила его душу: она поступила так же непоследовательно, как поступает всякая женщина. Нет, он не мог сказать ей, как Пушкин:
Я вас любил так искренно, так нежно,
Как дай вам бог любимой быть другим.
Но ведь это всего лишь пожелание того, что невозможно, того, чего уже не будет. От великого до смешного - один шаг. Что такое Бахметев?! Лермонтов расхохотался и собрался в Царское Село. Предстоял отъезд в лагеря, ученья, грязь, дожди, либо изнурительная жара и оводы, что, правда, он переносил легче и веселее кого-либо, даже таких баловней природы, как Монго-Столыпин, - но ныне все потеряло смысл, словно он лишился цели жизни.
Но лагеря сделали свое дело. Окрепший, отдохнувший, когда все вымотались, Лермонтов в августе по возвращении в Петербург завершил работу над драмой "Маскарад" и в нетерпении видеть ее на сцене с началом нового сезона отдал в цензурный комитет, то есть в канцелярию III отделения. И тут случилось самое неожиданное: запрет на постановку на сцене из-за слишком резко очерченных характеров и страстей, а поругание добродетели не приводит в конце к ее торжеству. Первая попытка обнародовать свое произведение закончилось запретом. Впервые он по-настоящему понял, что же его давило с первых проблесков его самосознания: несвобода, какую ощущает осужденный на казнь, несвобода человека, обреченного на грех и покаянье, несвобода бытия.
Лермонтов попросился в отпуск, мол, необходимо навестить бабушку в деревне, и его отпустили, и он помчался посреди зимы в Москву.
3
Лермонтов въехал в родную Москву, узнавая и не узнавая ее, - это он изменился, а с первопрестольной, запорошенной, как деревня, девственным снегом, ничего не случилось, - с раной в сердце и в душе. Он встрепенулся, ему хотелось воскликнуть слова приветствия, и на ум пришли строки из романа Пушкина "Евгений Онегин":
Ах, братцы! как я был доволен,
Когда церквей и колоколен,
Садов, чертогов полукруг
Открылся предо мною вдруг!
Как часто в горестной разлуке,
В моей блуждающей судьбе,
Москва, я думал о тебе!
Москва... как много в этом звуке
Для сердца русского слилось!
Как много в нем отозвалось!
Остановившись в гостинице, чтобы не стеснять родственников и себя, ради свободы, - он ею упивался, выехавший впервые в отпуск, пусть краткосрочный, - Лермонтов прежде всего посетил Лопухиных, провел почти весь день то с Алексисом, то с Марией Александровной, вместо визитов к многочисленным тетушкам и кузинам, до которых однако дошли слухи о его приезде, и на ужин многие из них съехались.
Лермонтов был весел и говорлив, но болтал вздор, с точки зрения Марии Александровны, что было так на него не похоже.
- Хорошо, хорошо, - останавливала она его, возвращаясь к вопросу о стихах, которыми он баловал ее редко, и она ожидала, что он обрушит на нее целый ворох, как сноп душистых цветов.
- Стихов нет, - наконец Лермонтов заявил прямо.
- Как нет? За три года?
- За целых три года. Я же писал вам. Пьяница, распевающий на улице, стихов не пишет, разве кроме скабрезных.
- Да, полноте, Мишель, не пугайте меня.
Лермонтов расхохотался:
- Вот закончил драму в стихах "Маскарад"!
- Чудесно! Что-нибудь веселое? Хотя нет, разве вы способны думать о веселом...
- Цензура запретила за слишком резко очерченные характеры и страсти, а еще за то, что добродетель не торжествует в конце. Что делать? Что писать?
- Вы нам прочтете вашу драму?
- Как-нибудь.
Подъехала Сашенька Верещагина. В самом деле, она похорошела; пряча ум и мальчишеские повадки, она сделалась женственней и обаятельней.
- Вы выходите замуж? - спросил Лермонтов. - Вы помолвлены?
Она, весело рассмеявшись, покачала головой.
- Разве? Ну это все равно, вы очень скоро выйдете замуж, как m-lle Barbe.
- Это плохо?
- Для меня плохо. Ну, что за радость кузина, вышедшая замуж? Добро бы, уродина она была, - расхохотался Лермонтов. - Вы меня забудете, а мои письма уничтожите, чтобы они не попались на глаза вашему мужу. Ведь он ни за что не поверит, что между нами была возвышенная, небесная дружба.
Все вокруг рассмеялись - и Мария Александровна, и Лопухин, вошедший в гостиную. Лермонтов обвел всех взором, никто, кажется, не вспомнил о Вареньке, впрочем, она лишь отдаленно присутствовала в их взаимоотношениях, как испанская монахиня, создание его фантазии, как ее портрет, писанный им, как небесное создание, вдруг сошедшее на землю не его спасти от страстей и заблуждений, а выйти замуж за господина Бахметева. Сколько ни шумел и ни веселился среди старых друзей, он был настороже: вот она выйдет из своей комнаты, нет, подъедет на четверке цугом.
- Ему идет гусарский мундир, не правда ли? - проговорила Мария Александровна. - Мне уже трудно представить его в штатском.
- Главное, он в нем весел! - сказал Лопухин.
- О, да! - воскликнул Лермонтов. -
Гусар! ты весел и беспечен,
Надев свой красный доломан;
Но знай - покой души не вечен,
И счастье на земле - туман!
- Это гусарская песня? - Сашенька Верещагина улыбнулась не без усмешки, а поэт продолжал:
Крутя лениво ус задорный,
Ты вспоминаешь стук пиров;
Но берегися думы черной, -
Она черней твоих усов.
Все вокруг рассмеялись, испытывая несказанное удовольствие.
Пускай судьба тебя голубит,
И страсть безумная смешит;
Но и тебя никто не любит,
Никто тобой не дорожит.
Вокруг переглянулись, продолжая улыбаться.
Гусар! ужель душа не слышит
В тебе желания любви?
Скажи мне, где твой ангел дышит?
Где очи милые твои?
Молчишь - и ум твой безнадежней,
Когда полнее твой бокал!
Увы - зачем от жизни прежней
Ты разом сердце оторвал!..
Ты не всегда был тем, что ныне,
Ты жил, ты слишком много жил,
И лишь с последнею святыней
Ты пламень сердца схоронил.
