Наконец-то лицо Мерсии прояснилось, она вдруг поняла, с кем разговаривает. С тем самым ублюдком, из-за которого Миранда так переживала весь день. Мужчина. Обманщик. Так, а разве это не будет чудесным подарком для Миранды? Этот наглый идиот на тарелочке. Можно будет покончить с размолвкой. Это значит извиниться эффектнее, чем словами. Зачем посылать цветы, если можешь сделать из обидчика сентиментальный фарш?

— Вы будете ее ждать? — спросил он жизнерадостно.

— Не знаю, — ответила Мерсия и тяжко вздохнула, так драматично колыхнув своими необъятными полушариями, что могла бы претендовать на премию «Золотой глобус». — Мы сегодня повздорили, и я… — ее душили эмоции. Потупив взор и закусив губу, она заставила свою грудь вибрировать легкой дрожью, волны от которой не только делали ее голос взволнованным, но и заполняли мировой эфир.

— Простите, простите, но я так расстроилась и сейчас… — Мерсия говорила прерывисто, словно бы сквозь слезы. — Я просто беспомощна, — наконец выдохнула она.

С неуловимостью Кармен Миранды[16], обнажающей свои бананы, Мерсия схватилась за корку, обычно защищающую подсознание, и мгновенно содрала ее, добравшись до самых чувствительных струн мужской души. Одним этим жалостливым словом «беспомощна» она ударила в нервный узел древнейшего отдела мозга, в переплетение отцовских чувств мужчины. Это ключевое слово способно вызвать автоматическую ответную реакцию у самых свирепых самцов. В отрепетированном исполнении Мерсии оно исключало для них такие понятия, как свобода воли, свобода поступать по-своему, лишний раз доказывая — генетическая программа мужчин настолько примитивна, что они не намного лучше роботов, а в большинстве случаев и пользы от них гораздо меньше. Или, как объясняла это сама Мерсия, мужчины стремятся взять верх в любой ситуации, и нет для них более легкой добычи, чем беспомощная женщина.

Тогда как у большинства женщин уходят месяцы на совершенствование своей беспомощности в присутствии мужчин, Мерсия просто, без экивоков, открытым текстом сказала о ней. И все равно сработало.

— Думаю, вам надо что-нибудь выпить, — предложил Флирт. — Тут рядом есть бар, — он показал на «Бродягу буша», через затемненные стекла которого призывно поблескивали огоньки «фруктовых» автоматов, которые, сколько жетонов в них ни кидай, отродясь не имели лотка для выдачи самого паршивого яблока.

— Я только оставлю записку Миранде, — сказала Мерсия, вороша содержимое сумочки в поисках клочка бумаги.

— Вот, — Флирт протянул ей ручку, и она заметила усердие в его глазах. Прямо как агнец на заклании, подумала она, только не такой миленький.

Меж двух рядов жирных пиджачных спин двигалась девушка. При ходьбе она так размашисто крутила бедрами, что полы ее белой теннисной юбочки, казалось, смахивали пот со стиснутых воротничками поросячьих шей, которые склонялись к устланным салфетками деревянным кормушкам. Подвешенный на лямке поднос с красочно упакованным никотиновым зельем при каждом шаге подрагивал в густой тени от ее желеобразных грудей.

— Сигареты, — с вульгарным американским акцентом попискивала она в безразличные спины.

Следом за ней шагал метрдотель «Квиклиноуза», его строгая черная униформа в своей торжественной трезвости даже поглощала все световые блики. Человек с потусторонним оскалом улыбки, столь же неподдельной, как подписанный автором холст Пикассо.

Позади него Миранда и Дятел шли к своему столику. Еще в холле Миранда оступилась, ослепленная роскошью полированного металла и шлифованного стекла. Она часто-часто мигала, но не щурилась, а лишь шире раскрывала глаза. Высокий потолок возвращал эхо от постукивания вилок о тарелки и от гула голосов с безупречным произношением, поставленным в закрытых школах, где мальчики становились мужчинами, отчаянно взрослели и учились крепко стискивать ягодицы. Вдоль противоположной стены тянулся развал фруктов и зелени. Склоненные сзади зеркала создавали впечатляющую иллюзию огромной магазинной витрины, этого алтаря для баронов супермаркетов, без сомнения, приходящих сюда отдохнуть.

— Ваш столик, — ухмыляясь, сказал метрдотель. Отодвинув стул, он церемонно поклонился Миранде. — Или мадам предпочитает место во главе стола? — осведомился он с неподражаемой профессиональной издевкой, поскольку такие заведения, как «Квиклиноуз», ценятся за глубину презрения, которым приправлено каждое подаваемое блюдо. Глумливость и пренебрежительность разносящих баснословные счета официантов усиливаются с каждой новой записью в книге почетных гостей. Идеальное место, куда Дятел может привести молодую впечатлительную девушку. Не настолько модное, чтобы вдруг наткнуться на знакомого, но все же такое, где меню может похвалиться кое-чем получше устриц, а цены напечатаны жирным шрифтом.

Правда, на Миранду уже не нужно было производить впечатление. Это было видно мне, видно Фердинанду, это было видно всему свету; она шла как завороженная, в глазах у нее расцветали розы, а щеки гордо пылали тем цветом, который предвещает наступление влюбленности.

Метрдотель двинул стул ей под коленки, так что потерявшая равновесие Миранда с размаху ужасно громко шлепнулась задницей на сиденье. Он же взмахнул салфеткой и набросил ее Миранде на колени. Когда метрдотель начал прижимать салфетку к ее паху, Миранда ее вырвала. Он скривился в наглой усмешке и исчез.

— Пардон, — сказала она, глядя на Фердинанда. — Вообще-то я не привыкла ходить по ресторанам. Последний раз я ела «Счастливый обед».

Фердинанд улыбнулся, чересчур снисходительно даже для такого самодовольного болвана, но ничего не сказал. У Миранды появилось неловкое чувство, что она должна заполнить паузу.

— А вы знаете, — нерешительно начала она, — что такое «Счастливый обед»?

Фердинанд с готовностью кивнул, но затем, увидев в ее глазах сомнение, стал отрицательно качать головой:

— Это обед, который может осчастливить?

— Нет, — ответила она, — по-моему, это в ироническом смысле.

— А звучит приятно — счастливый обед, — откликнулся он. — Будто бы он радуется, что его съедят.

— Только потому, что это прекратит его агонию, — добавила Миранда.

— А кому бы понравилась опечаленная еда? Нет ничего хуже меланхоличной курицы, и лично я не стал бы есть пессимистически настроенный пирожок с мясом. Только представьте нервное истощение у салата и подавленное состояние у пирожного…

Это было слабовато, но он старался. Миранда перестала слушать и задумалась: почему? Что я для него? Мы едва успели познакомиться, а ты уже весь такой из себя устремленный? Заставить бы его хоть на минутку отказаться от флирта. Миранда уже поняла, что он остроумный, образованный, с ужасающими представлениями о красоте интерьеров, но не мог бы он хоть на минутку приоткрыть свое истинное лицо?

— Вы слышите хоть слово из того, что я говорю?

Миранда кивнула, не сразу оторвавшись от этих пронзительно зеленых глаз.

— Все до одного, — солгала она, на долю секунды даже задумавшись, о чем он там разглагольствовал.

Миранда склонила голову набок.

— Фердинанд, — начала она и, услышав свой голос, произносящий его имя, сразу испытала то приятное удовлетворение, которое возникает, когда наконец сделаешь что-нибудь, что до смерти хотел сделать, но не осмеливался. Миранда никогда раньше не ощущала вкус его имени на своих губах, не знала, как его звуки прокатываются на кончике языка. Вкус оказался сладок. — Я хочу задать вам всего один вопрос, но это мне действительно нужно знать.

— Так спрашивайте, — отозвался Фердинанд, открытый, как лицо мусульманки.

Миранда рассердилась:

— Я просто хочу, чтобы вы ответили мне прямо!

— Справедливо. — Сказав это, Фердинанд прочистил горло, выложил ладони на стол и с серьезным видом наморщил лоб: — Так о чем речь?

— Просто на минутку, — сказала Миранда, показывая ему открытые ладони, — давайте сбросим маски. Давайте сложим все смешки на стол вместе с салфетками, и вы скажете мне одну вещь, между нами, мужчиной и женщиной.