Как ни обуревали меня предчувствия, что ничего хорошего из этого не получится, а получится что-то вроде упаковки презервативов в подарок Папе Римскому, однажды мне пришлось, воспользовавшись моим всеведением, проникнуть во внутренний мир Фердинанда Ксавьера, и сейчас, пожалуй, самое время раскрыть одну его тайну…

Хотя лично мне «никогда» вместо «сейчас» тоже показалось бы удачным временем для этого.

Имеется в виду, если я расскажу вам, о чем он думал, как он рос и учился, чем жил, то вы, может быть, начнете понимать его. Так не пойдет. В библиотеке было достаточно пособий по психологии, и я прекрасно знаю, что понимание — первый ужасный шаг к сочувствию, а то и к прощению. Но могу ли я даже подумать о прощении ублюдка, укравшего у меня Миранду?

Ладно, сейчас речь о нас с вами. Когда любовь несчастная, есть только два выхода — горевать или примириться. В обоих случаях глотаешь горькие пилюли, но действуют они по-разному. Мне в какой-то момент стало понятно — я смирился с тем, что произошло. Я проиграл. Я хочу сказать, что он, в сущности, не был плохим человеком, он старался поступать правильно. Но разве не все мы стараемся? Даже маньяк думает, что поступает правильно и знает, что такое хорошо и что такое плохо. Просто его мнение почему-то больше никто в целом свете не разделяет. За исключением, конечно, его голосов. Но не ужасно ли, если сравнение с маньяком — это лучшее, что можно сказать о человеке? Увы, это так. По крайней мере, я объяснил, что сужу предвзято. Поэтому, если я не буду особенно углубляться в мысли Фердинанда, вы знаете почему.

Итак, вот тайна Фердинанда Ксавьера: в действительности он был так же уверен в себе, как шестиклассник на первом свидании. Правда-правда. Он шел по жизни, не имея ни малейшего представления, ни кто он такой, ни к чему и для чего стремится. Он был бесхарактерным и прекрасно это знал. Он понимал, что все, что он собой представляет, — лишь бледные отражения более интересных людей, встреченных им в жизни. Немного от однокашников, чуточку от учителей, кое-что от родителей. То подобие характера, которое он имел, было полностью заимствованным и, так сказать, немного просроченным.

Разумеется, в нормальных книгах полно волевых героев, железных характеров, титанических личностей, которые преодолевают и побеждают, и покоряют, и восхищают, и чаруют, и заставляют нас мечтать о существовании таких людей в реальности. И пусть неоправданно переносить на жизнь такие чисто литературные представления, будто бы у мужчины, которому нет еще и тридцати, должен уже полностью сформироваться характер, но я говорю об этом только с одной целью — показать вам, насколько бесцветным Дятел был как личность. И еще я рассчитываю сыграть на популярном заблуждении, будто бы человеку, лишенному силы характера, вообще нельзя доверять и нельзя на него полагаться в трудную минуту. Кажется, я хочу, чтобы вы возненавидели его так же, как я.

При этом факты таковы, что именно абсолютная бесхарактерность делала Дятла идеальным кандидатом для работы в секретной службе. Он был из тех, кто лжет очень естественно, никогда не будучи уверен в том, какова правда; из тех, кто всю жизнь живет, надевая, по обстановке, то одну, то другую личину; и, самое главное, ему под любыми мучительными пытками еще мучительней было бы сказать, кто он такой, по той простой причине, что он сам этого не знает. Его карьера доказывает, что вы, если хотите произвести должное впечатление в отделе кадров государственной службы, не могли бы придумать ничего лучше, нежели избавиться от всяких следов характера. Тех, кто действительно лишен характера, какой бы то ни было индивидуальности, ждут великие дела на секретной службе, в отделении МИ-5, а чаще — в богадельне Уолтемстоу. Но сказанное еще не значит, что Фердинанд Ксавьер, или как там его звали на самом деле, будучи призван стать высоким темноволосым симпатичным незнакомцем, не смог его изобразить с неподражаемой уверенностью.

В общем, как это ни ужасно, истина такова, что именно этот человек с легким поклоном открыл перед Мирандой массивную стеклянную дверь, сопровождая ее в «Квиклиноуз», когда-то модную, а теперь просто дорогую харчевню в Мейфэре. По сути дела, никто, и звать его никак, сколько бы имен у него ни было.

Не сказать, чтобы Миранда это заметила. Она была занята. Она думала о другом. В ее висках молоточками стучала главная проблема первого свидания, великий вопрос, переходящий сразу к финалу: а вдруг он действительно зашел выпить кофе?

Пусть экстремалы прыгают с моста на тарзанке, скрученной из эластичных трусиков от Алана Кларка, или из самолета со складным японским зонтиком, но есть ли что-то страшнее прыжка в неизвестность первого свидания? Разве это не самый ужасный любовный обряд в цивилизованном мире, сохранившийся до наших дней жестокий древний обычай? Только юность, наивная и отчаянная, готова терпеть такие муки. Только она не замечает, какие шрамы это оставляет на душе. Только у нее кожа достаточной толщины, чтобы выдержать эту медленную пытку, истязание нервов. Что там беседа при устройстве на работу или развод! В современной жизни это самое суровое испытание. Испытание ложью.

Представьте себе, что вы сейчас, сию минуту, должны пойти на первое свидание с кем-то. Есть ли у вас силы это вынести? Рассказывать о себе, ворошить прошлое, в тысячный раз вспоминать все те же истории, приукрашенные, чтобы представить вас в выгодном свете, — с каждым пересказом они обрастали новыми впечатляющими подробностями, пока нерукотворный памятник вам не вознесся на недосягаемую высоту. А страх, что опять придется из кожи вон лезть, чтобы замаскировать дефекты, создать привлекательную личину, видимость, которая постепенно растворится вместе с взаимным уважением, когда ваши отношения зайдут дальше? Пройти через всю эту показуху, излияния, притирку, уступки, компромиссы, и ради чего? Повторить те же ошибки, те же ритуальные танцы взаимного непонимания и отчуждения? Не сочтите меня циничным, но, на мой взгляд, многие супруги десятилетиями не разводятся только потому, что приходят в ужас при мысли о неизбежных муках еще одного первого свидания.

Миранде немного повезло, она оказалась на своем первом свидании с Фердинандом сразу, без болезненной подготовки, ей не пришлось ужасно нервничать, мучаться выбором, что надеть, в агонии придумывать, с чего начинать беседу. Но с ней оставался один вопрос, первый и последний вопрос любовного свидания: а вдруг он действительно зашел выпить кофе?

Как мне представляется, хотя запрет на половую дискриминацию действует уже свыше двадцати лет и кое-кто действительно отказался от всякой дискриминации в вопросе, с кем заняться сексом, все же есть еще ряд профессий, которые автоматически ассоциируются с определенным полом. Мы привыкли, что хирурги — мужчины, а стюардессы — женщины. Ревизоры окажутся мужчинами, и юристы, банкиры и бандиты, тогда как библиотекарши, санитарки, уборщицы и стриптизерки — женщины. Если речь идет о чем-то грязном, или просто нудном, или унизительном, мы уверены, что это делает женщина. Женщины по-прежнему обслуживают, мужчины по-прежнему обслуживаются.

И из всех профессий, на которых лежит проклятье пола, самая грязная, унизительная и нудная — профессия нянечки. Наверное, в меня вложено сильное мужское начало, потому что я понимаю, почему так мало мужчин идет в нянечки, но не могу объяснить, почему нянечками работает так много женщин. Почему столь многие стремятся к мученичеству. Или это мученичество правильней было бы назвать мазохизмом? Как бы то ни было, в глаголе «нянчиться» столько женского, что мужчины очень часто говорят: «Хватит нянчиться!»

Не самый мужественный из мужчин, как признал бы даже он сам, Питер Перегноуз уже битый час нянчился с единственной кружкой горького пива. Он вглядывался в коричневатую жидкость, но видел лишь собственное призрачное отражение, во многих местах изъязвленное крошечными пузырьками, поднявшимися из глубин на поверхность. Хоть немного утешиться Питер мог, только постоянно напоминая себе, что стал шпионом, и это работа для мужчин, настоящее мужское дело, а женщины, которые им занимались, в реальности ничуть не походили на Мату Хари.