Давайте применим такой подход. Сколько, по-вашему, у вас насчитывается «друзей»? Людей, которых вы хорошо знаете, настолько, чтобы поздороваться, искренне заинтересоваться тем, что они ответят на вопрос «как дела?», может быть, даже вспомнить о них достаточно много для подробных расспросов о жене, детях и ревматизме. Если верить статистике, то у каждого из нас примерно полторы сотни таких друзей. Отсюда следует, что у вас, если каждый из ваших друзей, в свою очередь, имеет столько же своих друзей, насчитывается около 22 500 друзей ваших друзей.

Давайте теперь предположим, что на каждого друга у вас приходится пятеро просто «знакомых» — людей, которым вы киваете при встрече на улице и чьи имена, может быть, даже помните, хотя и считали бы не слишком уместным остановиться и действительно вступить с ними в разговоры на более глубокую тему, нежели погода. В таком случае количество людей, которые вас знают или знают кого-то, кто знает вас, разрастается до 600 тысяч душ. Учитывая, что население Британии не превышает 60 миллионов человек, приходим к выводу, что каждый сотый человек в стране знает кого-то, кого знаете вы. Если теперь вы соблаговолите добавить в уравнение факторы социальной демографии и физической географии, вероятность встретить знакомого в поезде, везущем вас, скажем, из дома на работу, в самом деле покажется немалой.

В случае Миранды и Фердинанда мы должны также учесть тот факт, что они находились на одной и той же улице одного и того же города всего минут за двадцать до новой встречи и в этот «час пик» успели увидеть по доброй тысяче случайных прохожих, так что нам, может быть, больше пришлось бы изумляться их уникальному невезению, если бы они так и не столкнулись друг с другом.

Впрочем, поскольку я до сих пор предпочитаю не залезать глубоко в голову Фердинанда, могли существовать гораздо более закономерные предпосылки для их встречи, предпосылки, ничего общего не имеющие с судьбой, мистикой и случайностью, созданные умышленно и целенаправленно. Ладно, каким бы образом это ни случилось, это случилось.

— Это вы, — сказал он, глядя на Миранду. — Я имею в виду, девушка, которая демонстрировала… э-э… та продавщица.

Миранда кивнула:

— Миранда. Добрые туземцы зовут меня Миранда Юбкунада.

Судя по его глазам, Фердинанд едва не смеялся. Это мог бы быть громкий, искренний, чистосердечный смех, но Фердинанд вовремя вспомнил, где находится, в метро, а там любой шум или сцена — худшее святотатство, чем свинья в синагоге. В чем, в чем, а в выдержке Фердинанду не откажешь, поэтому он издал только вежливое, дипломатичное, еле слышное хмыканье.

Да-да, подумала Миранда, давай его рассмешим, может, ему не хочется смотреть на мою задницу сквозь слезы.

Фердинанд вдруг сделался очень серьезен.

— Похоже, вы замерзли, — сказал он, заглядывая своими ясными зелеными глазами прямо в душу Миранды. Температура в душном вагоне, битком набитом потеющими людьми, кажется, приближалась к точке кипения, поэтому Миранда удивилась, в чем дело — может быть, она дрожит?

Она отрицательно покачала головой.

— Нет, правда, у вас просто замерзший вид. — И в мгновенье ока его темное кашемировое пальто соскользнуло с плеч. Как-то раздвинув своих не очень крупных соседей, Фердинанд выбрался из рукавов и накинул пальто на плечи Миранды, при этом ласково отодвинув ее от перегородки и притянув к себе. Пальто, сгорбившись на плечах ее куртки, свисало до самого пола, разом закрыв сверху донизу всю обнаженную натуру. Миранда, чувствуя прокатившуюся внутри волну облегчения, очень-очень искренне улыбнулась Фердинанду. Улыбкой, от которой во мне всегда вспыхивала любовь к ней, улыбкой, в которую невозможно было не влюбиться.

— Спасибо, — просипела Миранда. — А за эти сколько? — спросила она, показывая на его брюки.

Он улыбнулся, а Миранда закуталась в пальто и понюхала воротник. Запах мужчины. Слабый хвойный аромат одеколона, за день почти выветрившийся. Она уже почти забыла, как пахнет настоящий, чистый мужчина, и, осознав это, почувствовала возбуждение, как если бы сейчас он сам обнимал, окутывал ее. При каждом толчке поезда гладкий шелк подкладки, словно ласковый язык любовника, лизал ее обнаженную плоть, и Миранда всей кожей ощущала это щекочущее скольжение. Сначала она думала, что можно будет еще посмеяться, но вдруг ощутила себя — под пальто, внутри его пальто — полностью обнаженной. В этой давке при каждом толчке их тела прижимались друг к другу.

Миранда прикрыла глаза, растворяясь в плотской чувственности момента. Сама близость его теплого дыхания, прикасающегося к ее шее, заставляла ее трепетать. Она поняла, что в ее теле назревает мятеж и многие его члены готовы, не считаясь с политической обстановкой и презрев все общественные условности, принять участие в революционном движении.

Миранда обнаружила, что прижимается к Фердинанду уже без всяких толчков поезда, ритмично подаваясь навстречу мягкости его костюма и твердости тела под ним. Ощущая только гладкий шелк, биение мужского сердца, вибрации вагона, передающиеся вверх через лодыжки, голени и бедра, Миранда почти бессознательно вцепилась ногтями в ткань его пиджака.

Как будто она отчаянно хотела что-то удержать. Она опять взглянула ему в глаза, но сразу зачарованно утонула в них, и снова ощущала его плоть, и уже не понимала, в какого рода контакт входит.

Разгоряченная надетым на плечи пальто и своим внутренним жаром, Миранда почувствовала, что сильно вспотела, что капельки пота катятся по ее голым ногам, впитываясь в шелковую подкладку польто.

Даже в толчее пассажиров метро она словно была наедине с ним. И это казалось таким знакомым и приятным, таким завораживающим и нескончаемым — ритм их качающихся тел и содрогания пола под ногами, это могло бы продолжаться вечно, эти касания и сладкие пульсации, проходящие через все ее тело. И тут, без предупреждения, в самом преддверии всепоглощающего, тотального, безудержного, космического Большого взрыва чувственности, в кратчайший миг последней, изнемогающей паузы, в этой крошечной вечности перед концом света, Миранда поняла, что поезд останавливается. Она, он, они приехали на Паддингтонский вокзал.

Возбужденная и раздосадованная до почти невыносимого предела, Миранда ощущала, как поднявшееся к самому горлу сердце, мешая дышать, тяжко бьется, словно цирковые барабаны перед пресловутым «смертельным номером».

Мимо проплыла платформа, и двери открылись. Миранда, в полном расстройстве чувств, все еще пронизанная токами плотского желания, плохо соображая, где она и что с ней, едва устояла на ногах, когда тиски окружающей толпы чуть-чуть разжались. Уже второй раз на дню практически незнакомый мужчина тащил Миранду за руку на перрон Паддингтона. Выходя из вагона и придерживая на плечах пальто Фердинанда, она аккуратно освободилась от пут своей юбки, оставив ее лежать на полу. Утвердив Миранду на платформе, Фердинанд отпустил ее руку, чтобы нагнуться и поднять с пола юбку, пока ее не затоптали входящие в вагон пассажиры, но Миранда зашаталась и выглядела так, будто вот-вот упадет в обморок. Он еще раз утвердил ее на ногах и предпринял вторую попытку. Но юбка уже исчезла под ногами, двери закрылись, а Фердинанд так и остался на платформе, поддерживая полураздетую девушку. В голове у Миранды начало проясняться, и она повернулась вслед уходящему со станции поезду.

— Моя юбка! — закричала Миранда ему вдогонку, но, как почти всегда в ее жизни, услышана не была. Она топнула ногой: — Вот блин!

Осмотревшись по сторонам, Миранда испытала странное ощущение дежавю. Потом вспомнила, что уже была здесь. Она снова оказалась на той самой платформе, где ее оставил Флирт; и, тоже, конечно, не в первый раз, она испытывала знакомое, даже слишком хорошо знакомое чувство, что ее вероломно бросили; причем на этот раз предательство совершила уже собственная юбка. Миранда начинала ненавидеть эту платформу.