А настроение все-таки испортилось. Глаза повлажнели, мир снова стал серым, ноябрьским, и даже появление Тани не сильно его скрасило.

   - Что с тобой?

   - Плохо мне. - Я все-таки всхлипнула и расплакалась. - Ты бы знала, как плохо!

   - Что-то болит? - встревоженно спросила она.

   - Болит, да. Душа болит. Такое бывает? - Я посмотрела на нее сквозь слезы.

   Она улыбнулась.

   - Это хорошо, Анечка. Болит - значит, живая. Все устроится, хороший мой.

   - Может, мне пора пообщаться с психиатром? Может, я схожу с ума? Мне снятся сны, где я и не я, скучаю по тому, кого никогда не видела, и вообще, не узнаю себя. Что это?

   На лице Тани отразилось сомнение, и это насторожило. Такое чувство, что она знает что-то, чего мне не положено знать. И теперь мучительно подбирает слова, чтобы соврать так, чтобы я поверила.

   - Аня, нужно просто подождать. Мы с тобой говорили об этом. Очень многие люди после клинической смерти обнаруживали у себя новые способности, о которых не подозревали раньше. Если бы я могла это объяснить с точки зрения науки - получила бы Нобелевскую премию. Понимаю, тебе сейчас тяжело. Но слезами и депрессией ты делаешь себе только хуже. Нужно просто жить и ждать.

   Мне стало совестно. И правда, чего рассопливилась? Человек мне помочь хочет, да и, вообще, жизнь спасла, возится, как с маленькой, а у нее и свои проблемы имеются.

   - Прости меня, пожалуйста. Сама не знаю, что накатило.

   Она вздохнула с облегчением.

   - Ну и ладушки. Давай-ка лучше расскажи мне, что у тебя с Александром Евгеньевичем? Он сейчас со мной минут пятнадцать говорил о тебе, и я так поняла, что он совсем неравнодушен?

   Я смутилась.

   - Ну да. Я тут, лежа в бинтах, соблазняю больничных красавцев, вся такая неотразимая. Или, может, у него склонность к беспомощным полумертвым девицам?

   Таня рассмеялась, я вслед за ней, и мы хохотали, пока из глаз не потекли слезы.

 Жизнь в больнице подчиняется определенным законам, и, наверное, каждый человек, попавший сюда надолго, проходит своеобразную мутацию под новые условия существования. Поначалу больничные стены кажутся чем-то нереальным, как сон, что вот-вот кончится и, проснувшись, обнаружишь себя в привычной постели, дома. Но нет, время идет, мираж остается на месте и напоминает о себе запахом лекарств, писком приборов, распорядком, которому приходится подчиниться: пробуждение, процедуры, завтрак, обход, обследования, процедуры, обед, сон...

   Спустя несколько дней этот распорядок начинает раздражать. Хочется что-то сломать в устоявшемся ритуале, и, наверное, те, кто могут передвигаться, в это время задумываются о продолжении лечения дома. Мне же травмы не позволяли и мечтать о скором возвращении в привычную среду, потому я погрузилась в хандру и равнодушно - отстраненно принимала размеренно - однообразное течение больничной жизни.

   Александра Евгеньевича это не на шутку встревожило, он стал приходить почаще, хмурился, видя меня апатичной и безразличной, пытался расспрашивать, но я действительно не хотела ни с кем разговаривать. Закрывала глаза, давая понять, что устала. Как результат - ко мне стал приходить психолог, вызвавший своими вопросами у меня неприязнь. Чем больше я слушала про стресс и его последствия, тем больше не хотелось его разочаровывать и показать во всей красе свою депрессию с суицидальными наклонностями.

   От нечего делать я развлекалась, угадывая разные забавные вещи про самого психолога. Прервала его речь о посттравматическом шоке вопросом:

   - А вы ведь в четвертый раз женаты?

   - Откуда вы знаете? - оторопел он.

   - Так, просто в голову пришло. А что же, психология лично вам не помогла найти взаимопонимание с первыми тремя женами?

   - Простите, я не намерен обсуждать свою личную... - покраснел он.

   - Да что тут обсуждать! Вот вы всех лечить пытаетесь, а сами себя - не можете. Вам никто не говорил, что пристрастие к молоденьким студенткам отдает извращением и инфантилизмом?

   - Ну, знаете ли... - вскипел доктор, - Не знаю, кто вам наболтал обо мне всякой чуши, но я не позволю...

   - Да никто мне не говорил, я сама знаю. Журналистский опыт... Лучше вы мне скажите: зачем мне это знать? Зачем мне информация, что вы любите ходить по квартире голым и тешите себя надеждой, что кто-то подглядывает за вами в окно?

   Доктор поперхнулся, закашлялся и смотрел на меня уже со страхом.

   Я спохватилась: этак он меня упечет в психушку! Надо срочно успокоить его.

   - Вы уж не обижайтесь, пожалуйста. Я не буду обсуждать вас ни с кем, обещаю. Это у меня временно. Оно пройдет. Бабушка была ведуньей, вот, наверное, в стрессе обострились какие-то наследственные способности. А со мной все в порядке будет, вы и Александру Евгеньевичу передайте.

   - А, так вот в чем дело! - успокоился доктор. - Ну, я вижу, вы вполне в себе, глубинных изменений психики не наблюдается, а невротическое состояние после пережитого стресса вполне ожидаемо, так что выпишу вам успокоительное, и подождем ремиссии.

   - Спасибо, доктор.

   Мне показалось, что он так быстро и легко открестился от меня как раз из-за моего неожиданного дара видеть то, что скрыто от посторонних глаз. Очевидно, побоялся, что, общаясь со мной, даст возможность узнать еще какие-нибудь секреты. Наивный! Они все мне стали известны сразу же, как посмотрела в его глаза. Благо, у меня хватило ума не дать ему понять, как много про него знаю. Одно ясно: он больше не придет. А ведь я легко отделалась! Мог и написать что-то типа шизофрении и тогда мне прямой путь в психиатрическую клинику, но почему-то я с самого начала понимала, что не напишет, побоится. Однако, нужно заканчивать с такими экспериментами.

   Но, как ни крути, а неподвижность и одиночество стали серьезно напрягать. Так я действительно сойду с ума, если не найду себе занятие. И тут, неожиданно для самой себя, я стала сочинять стихи. Просто складывала слова в рифму и, подчиняя определенному ритму, они начинали звучать. Мне понравилось, сложилось впечатление, что я этим занималась давным-давно, только забыла.

   После обеда пришел Александр Евгеньевич и сухо сообщил, что переводит меня в общую палату, в отделение. Он был обижен и расстроен - психолог все же поговорил с ним и посоветовал держаться от меня подальше, во избежание различных неприятностей. Но даже не это его обидело и расстроило, а то, что он не понимал, почему его ко мне тянет, и почему меня не тянет к нему. Бедняжка, он так одинок. Будет скучать по мне. Приходить ко мне в палату. Даже гулять будем вместе, когда я смогу вставать. И однажды он мне признается в любви...

   - Александр Евгеньевич?

   - Да, Анна Александровна?

   - Не обижайтесь на меня. Вы очень хороший, и я хотела бы остаться вашим другом. Но не больше, понимаете? Просто не хочу, чтобы вы надеялись на то, чего никогда не будет.

   Он побледнел, но взял себя в руки, улыбнулся краешком губ.

   - Ну что вы, Анна Александровна, я врач, и вижу в вас, прежде всего, пациентку. Но - спасибо за откровенность. Надеюсь, больше этот вопрос не возникнет.

   - И вам спасибо.

   Он ушел, а я все думала о нем и обо всем, что произошло после аварии. Похоже, мне придется заново учиться общаться с людьми. Раньше я видела в них однородную серую массу, теперь же, непонятно почему, они стали интересны мне. Но это не повод играть их чувствами, и нужно отдавать себе отчет, как далеко все может зайти.

   Так странно - прислушавшись к себе, я поняла, что могу влиять на окружающих, заставлять их испытывать то, что нужно мне. Это как своеобразное поле, которое я могу включать и выключать. Вот, сейчас зайдет медсестра Зина, у нее нелады с мужем и маленький сын болен. Она расстроена, подавлена, и думает только о том, что ее ждет вечером дома - новый скандал, бессонная ночь с плачущим от боли малышом, или же все успокоится и наконец-то наступит тишь да гладь. И я могу помочь ей, могу успокоить, сказав, что муж на самом деле ее любит, и ссоры случаются и между близкими людьми, а сила женщины не в том, чтобы гордо выжидать, пока муж попросит прощения, а в том, что она может проявить гибкость и пойти на примирение сама. В ее случае - именно так. Ее мужу будет очень приятно, если она избавит его от необходимости просить прощения за то, в чем он не чувствует себя виноватым. А ребенок выздоровеет - обычный отит.