Соответствующие китайские службы пытались подсылать к нам и агентов контрразведки. Мы быстро разоблачали их с помощью наших китайских друзей, но от себя не отталкивали и, держась при них осторожно, не давали им возможности узнать круг интересующих нас вопросов. Мы знали, что в наших помещениях были установлены аппараты подслушивания, но считали напрасным трудом их обезвреживать или ликвидировать. Наоборот, стремились через эту аппаратуру дезинформировать соответствующие службы.

Во главе китайской контрразведки, агенты которой следили и за нами, стоял Дай Ли. Этот деятель сумел войти в большое доверие к Чан Кайши. Главу китайской контрразведки никто из наших людей, а также из знакомых нам китайцев не знал. Это был глубоко засекреченный деятель, конечно, антикоммунист, которого боялись все китайцы, но никто не мог похвалиться, что был знаком с ним лично. Возможно, я, часто бывая у Чан Кайши, видел его, здоровался с ним, вместе сопровождал Чан Кайши на смотр советской военной техники. Откровенно говоря, я не добивался встречи с этим человеком и не собирался о чем-либо с ним советоваться.

Я никогда не замечал за собой наружную слежку, но только потому, что ее вели весьма искусно. Я не боялся этой слежки, поскольку, как главный военный советник, делал все открыто. Я и мои помощники не имели каких-либо намерений вмешиваться во внутренние дела Китая. Каждую неделю под председательством начальника генерального штаба и военного министра Хэ Инциня происходило заседание Военного совета, председателем которого официально являлся сам Чан Кайши, но его почти постоянно заменял Хэ Инцинь. Присутствие главного военного советника на этих заседаниях было обязательным, он считался заместителем председателя Военного совета. Членами совета был Чжоу Эньлай, а также маршал Фэн Юйсян[43], но они оба при мне ни разу не участвовали в его заседаниях. Я считал это большой ошибкой. Такой демонстративный бойкот Военного совета со стороны представителя КПК подрывал основу совместной борьбы против японцев, свидетельствовал о непрекращающихся разногласиях между КПК и гоминьданом.

Когда я первый раз появился на заседании Военного совета, моего переводчика С. П. Андреева не хотели пропускать вместе со мной. Раньше моего предшественника обслуживал китайский переводчик. Конечно, это отрицательно отражалось на работе. Китайский переводчик мог по указанию китайского начальства наговорить главному советнику что ему вздумается. Он всегда мог скрыть от советника то, о чем говорят китайцы (мой предшественник не знал китайского языка).

Когда мне сказали, что я на заседание Военного совета могу пройти только с китайским переводчиком, я заявил, что не пойду на заседание, потому что я должен быть со своим переводчиком, который понимает меня, а я — его, но если необходимо, то пусть вместе с моим, советским, будет участвовать в работе и китайский переводчик.

На заседании произошла заминка. Все члены совета, в том числе и Хэ Инцинь, не знали, что делать. Как я после узнал, Хэ Инцинь звонил даже самому Чан Кайши. В результате вопрос был решен положительно. Из этого я понял, что Чан Кайши заинтересован в продолжении нормальных взаимоотношений с Советским Союзом.

С этих пор меня, как правило, на заседании Военного совета обслуживали два переводчика — китайский и советский (товарищ Андреев). Китайские руководители были вынуждены согласиться с моим законным требованием.

Часто бывало так: когда военный министр Хэ Инцинь брал какой-нибудь документ для рассмотрения, а я подозревал что-либо неладное, то я просто просил у него этот документ, тут же передавал Андрееву, и он мне его переводил. Иногда даже китайский переводчик был вынужден вместе с Андреевым объяснять мне, какой документ поступил и как на него реагируют. Это было особенно необходимым, когда между войсками Чан Кайши и войсками коммунистов происходили какие-либо трения. О них я был всегда вовремя извещен и мог следить за их развитием.

Я не сомневался, что в моем присутствии китайцы не выносили на обсуждение особо важные и острые политические и военные вопросы. Зная из других источников об этих вопросах, я сам их ставил на обсуждение и по высказываниям членов Военного совета судил о действительной обстановке. Получая информацию о перегруппировках войск, которые происходили по указанию генерального штаба и которые могли бы представлять какую-либо опасность для КПК и ее вооруженных сил, я всегда мог реагировать и сообщать об этом, в частности, Чжоу Эньлаю или Е Цзяньину. Это было необходимо во избежание повторения таких инцидентов, как с Новой 4-й армией.

Знакомясь все ближе и ближе с китайской обстановкой, я пришел к выводу, что Чан Кайши и его генералитет не были заинтересованы по-настоящему вести войну с японцами. Они знали о подготовке Японии к большой войне и, по-видимому, не хотели своей активностью ей мешать. В то же время чанкайшисты смотрели очень зорко за коммунистическими войсками и держали вокруг районов сосредоточения последних свои самые надежные части. Этими войсками в районе Лояна и Сиани командовал, как уже говорилось, генерал Ху Цзуннань. Чан Кайши выделял ему лучшие войска. В армейской группе Ху Цзуннаня наших военных советников не было, но нас информировали о ней представители КПК, находившиеся в Чунцине. По-видимому, разгром колонны Новой 4-й армии побудил их наладить неплохие связи с работниками китайского генерального штаба, а также среди гоминьдановского руководства. Встречи с представителями КПК были полезны для меня, помогли в выяснении обстановки, а также той политики, которую проводил Чан Кайши. В то же время из этих встреч я понял, какие непримиримые разногласия существуют между гоминьданом и КПК, какая имеет место несогласованность в действиях между их войсками в борьбе против общего врага. Это грозило расколом единого фронта.

Чжоу Эньлай, Дун Биу и другие представителя КПК в Чунцине имели налаженные контакты с прогрессивными китайцами, с военными, а также с политическими работниками, которые всячески помогали им в работе, а также предупреждали о возможных конфликтах и провокационных действиях со стороны гоминьдановцев. Генерал Е Цзяньин, как начальник штаба 8-й армии, большую часть времени пребывал в Яньани.

Моя официальная резиденция главного военного советника Чан Кайши находилась рядом с кабинетами военного министра, начальника разведки и начальника оперативного управления китайского генштаба. В интересах дела я стремился наладить с ними нормальные деловые взаимоотношения. Сверяя и перепроверяя поступающие ко мне сведения, я и мои сотрудники имели достаточно полные данные о главных замыслах китайского руководства и, исходя из складывающейся обстановки, вносили свои предложения и рекомендации.

В ходе работы передо мной все больше раскрывались глубины китайской политики…

Ко времени моего приезда в Китай вполне определились взгляды Мао Цзэдуна и его сторонников в КПК на ход японо-китайской войны и на развитие революции в Китае.

Известно, что в мае 1938 г., в момент наивысшей активности японского агрессора в Китае, Мао Цзэдун опубликовал свои военные работы «Вопросы стратегии партизанской войны против японских захватчиков» и «О затяжной войне». На месте, в Чунцине, когда я ознакомился с обстановкой в стране, с положением на фронте, с состоянием китайских вооруженных сил, разобрался в какой-то мере во взаимоотношениях КПК и гоминьдана, для меня многое прояснилось. Если в установке Мао Цзэдуна на развертывание партизанской войны и содержалось рациональное зерно, то в его теоретическом разборе хода военных действий с Японией желаемое выдавалось за действительность.

Мао Цзэдун выдвинул положение, что война с Японией будет иметь затяжной характер. Так оно и случилось, но вовсе не в силу исторической неизбежности. Китай, несмотря на всю свою отсталость, не раздирай его политическая междоусобица, мобилизуй он все ресурсы, закончил бы войну в два-три года и нанес бы сокрушительное поражение агрессору. Скажу больше: Япония не решилась бы на эскалацию агрессии, если бы с самого начала натолкнулась на полное единство страны.