Желаем Вам новых боевых успехов. Беспощадно и умело громите врага. Помните, что за Вами — могучий Урал, который даст Вам все для борьбы. Уральцы не подводили и не подведут свою армию, свой флот. Вперед на врага, боевые друзья!

С комсомольским приветом. Секретарь Челябинского обкома ВЛКСМ А. Караганов».

Моряков «малюток» было с чем поздравлять. Сражались они с блеском, лихо. Чего стоил, например, залп Федора Лукьянова, командира «Ярославского комсомольца», который, прорвав две линии охранения, поразил транспорт с дистанции пять кабельтовых! Взрыв груженного боеприпасами транспорта был настолько силен, что сама лодка получила небольшие повреждения.

Еще более дерзкой получилась атака у командира «М-122» капитан-лейтенанта Шипина — того самого 

[234]

Павла Шипина, который плавал помощником командира на «Щ-403» и после гибели Коваленко привел израненную «щуку» в базу. Став командиром «малютки», он в первом же походе произвел «пистолетный», с трех кабельтовых, залп по транспорту. И на этот раз начинка транспорта оказалась столь гремучей, что не обошлось без повреждений лодки.

Ровно и уверенно, добиваясь победы почти в каждом походе, воевал командир «М-119» капитан-лейтенант Константин Колосов. Это он пробрался в узкую бухту Ютрё-Киберг вслед за ушедшим от атаки транспортом и торпедировал его там, прямо у причала.

Нет ни возможности, ни необходимости перечислять все атаки «малюток», выполненные зимой и весной 1943 года. Очень многие из них похожи друг на друга мастерством, настойчивостью, дерзостью, искусным уклонением от почти обязательной бомбежки — разными были лишь время, место и некоторые внешние обстоятельства. А вот о случаях памятных, необычных, чем-то примечательных рассказать стоят.

Прежде всего о мартовском походе гвардейской «М-171» с новым командиром. Почему с новым? Да потому, что Стариков получил под командование «К-1», заменив Августиновича, назначенного в отдел подводного плавания нашего флота. Командиром заслуженной «малютки» стал капитан-лейтенант Георгий Коваленко, однофамилец погибшего командира «щуки». До этого он служил старпомом на «Щ-422».

В свой первый боевой поход Коваленко пошел, как всегда, с обеспечивающим. Им, по обычаю, был Николай Иванович Морозов. Через сутки после выхода из базы, находясь на перископной глубине, командир увидел четыре сторожевых корабля, идущих строем фронта. «Наверное, за ними пойдут транспорты», — предположил он. Морозов согласился с такой догадкой. Лодка погрузилась на глубину тридцать метров.

Действительно, вскоре послышался новый шум винтов. И вдруг что-то два раза ударило по рубке. Все замерли, ожидая сокрушающего взрыва. Но взрыва не последовало, а до слуха подводников донеслись всплески, словно в воду сбрасывали какие-то предметы. Спустя немного времени раздалось шуршание троса по правому борту. Замерли от неожиданного звука люди. Через ми-

[235]

нуту шуршание переросло в громкий скрежет. Лодка градусов на 12 накренилась на левый борт.

— Попали в трал, — догадался Морозов.

Вскоре все стихло, шум винтов удалился. Лодка всплыла под перископ, а потом и в надводное положение. Осмотрев палубу и ограждение рубки, моряки обнаружили немало повреждений. Антенну порвало, топовый фонарь оказался срезанным, в лобовой части ограждения образовалась глубокая вмятина. Сомнений не оставалось: и впрямь тральщики врага затралили вместо мины подводную лодку. А она своей массой и движением порвала трал.

Ничего себе «рыба» попалась в «сети»!

Экипаж пережил несколько неприятных минут, но в целом приключение это было скорее смешным, нежели тяжелым; повреждения не помешали продолжить поход, а в базе их устранили окончательно.

Другой памятный, но совсем иного рода случай произошел с гвардейской «М-174». Под командованием капитана 3 ранга Николая Егорова эта лодка воевала отважно и славно. При нем она и удостоилась преобразования в гвардейскую. В январе 1943 года Николай Ефимович был направлен на учебу в военно-морскую академию. На его место пришел старпом со «Щ-404» капитан-лейтенант Иван Сухорученко, участник всех боевых походов старой североморской «щуки».

23 марта он четвертый раз повел «малютку» в море. На следующий день лодка начала форсировать минное поле, чтобы приблизиться к вражескому берегу, туда, где пролегали пути немецких конвоев. Она шла знакомым, разведанным нашими лодками «коридором» в частоколе неприятельских мин. Все, как обычно в таких случаях, находились на своих боевых местах и напряженно вслушивались: не раздастся ли шорох минрепа о корпус. Но вот минное поле, по расчетам, осталось позади. Прозвучала веселая команда: «Обедать!»

Старший краснофлотец Баев в крохотном камбузе, разместившемся в первом отсеке, разливал по тарелкам горячий борщ. По своей основной боевой профессии он был торпедистом, но на «малютке» нет штатного кока. Им по совместительству назначается кто-нибудь из умеющих готовить. Обычно выбор падает на торпедистов — ведь их место по боевому расписанию в первом отсеке.

[236]

Это облегчает сочетание двух специальностей. Таким коком-совместителем и был старательный Баев.

Взяв две тарелки с борщом, он спокойно, без предосторожностей — лодку на глубине не качало — двинулся ко второму отсеку. Там на «малютке» находилась командирская кают-компания. Он уже занес ногу над комингсом — высоким корабельным порогом, как грянул страшной силы взрыв. Тарелки полетели куда-то в сторону, а Баева отбросило на колонку воздуха высокого давления.

Первое, что восприняли его чувства, когда он пришел в себя, был шум врывающейся в лодку воды. Увидеть Баев ничего не смог: вокруг была полутьма. Повинуясь скорее выработанному инстинкту, чем сознанию, он бросился к переборочной двери и задраил ее. Теперь он был в отсеке один, изолированный от всех, и жизнь всего экипажа была в его руках.

При тусклом свете одной уцелевшей лампочки Баев увидел пробоину, через которую поступала вода, и доложил о ней в центральный пост. Тут же он в лихорадочном темпе взялся за работу. Вода обдавала его перекрестным душем — она била не только через пробоину, но и через предохранительный клапан, крышки торпедных аппаратов, сквозь щели, образовавшиеся в переборке.

Стоя по колено в ледяной ванне, матрос один на один боролся с напором слепой стихии, не замечая холода, не испытывая страха от одиночества. Все его мысли были сосредоточены на одном: спасти лодку, спасти товарищей, спасти себя. Почти автоматически хватал он распорки, клинья, доски, пробки, паклю — все, что имелось в отсеке для заделки пробоин. Он работал так, как учили его в базе на тренировках по борьбе за живучесть. А учили в базе добросовестно. И аварийный инструмент охотно подчинялся моряку, дело у него спорилось. От этого росла его уверенность в себе, в том, что он выйдет победителем в схватке с бедой.

И вот вода уже не хлестала, а текла тонкими струйками из-под деревянных подушек и пакли. Заработала трюмная помпа, и уровень воды в отсеке стал понижаться. Вскоре оказалось возможным отдраить переборочную дверь. Старший краснофлотец Баев одержал важнейшую для всего корабля победу.

Борьба за живучесть шла не только в первом отсеке. Взрыв мины, от которого в прочном корпусе образова-

[237]

лась пробоина, причинил лодке и много других неприятностей. Например, вышли из строя горизонтальные рули, и поэтому, чтобы не провалиться, пришлось дать пузырь в среднюю цистерну, обеспечив тем самым всплытие на поверхность. Это было рискованно — расстояние до берега не превышало пяти миль. Но иного выхода не оставалось. Положение несколько облегчала пятибалльная волна, на которой разглядеть с берега лодку не так-то просто.

Когда основные меры по сохранению живучести лодки были осуществлены, моряки осмотрели изуродованный корабль. Оказалось, что взрывом оторвало носовую оконечность легкого корпуса по девятый шпангоут. Нарушилась герметичность первой цистерны главного балласта. Нижняя обшивка носовой оконечности загнулась вверх, прижала передние крышки торпедных аппаратов и помяла боевые зарядные отделения торпед. Словом, легче назвать то, что не получило повреждений, чем то, что оказалось повреждено. Вся лодка была тяжело контужена. И все же она не потеряла способности двигаться. В этом было ее опасение.