«Твое высокое окно…» Твое высокое окно В ночное небо уводило. В огромной комнате давно Сиянье звездное почило. Кружащиеся облака На старой кровле отдыхали. Неслась небесная река И в стекла волны ударяли. С далекой, призрачной земли Все реже доходили вести И больше в сердце не цвели Мечты о страсти и о мести. Как будто все, что только жгло И, как бессонница, томило, Реки теченье унесло И в песню вечность превратила. «Любовь лишь мост… Тебе ль его разрушить?..» Любовь лишь мост… Тебе ль его разрушить? Пойми, пойми иная тишина, Иной огонь мне согревает душу, От жалкого проснувшуюся сна. Над гибелью, над местью, над разлукой, Все тот же свет таинственный горит. Слетают в мир божественные звуки И розы вьются у могильных плит. И за воздушной легкою оградой Моя любовь по-прежнему цветет. Она лишь мост… Она лишь мост из ада, Как музыка, как песня, как полет. СТИХОТВОРЕНИЯ, НЕ ВОШЕДШИЕ В ИЗДАНИЕ 1935 г Из сборника «Нездешний дом» (Мюнхен, 1973) «Море цвета серебра и стали…» Море цвета серебра и стали. Парусник. Закат. Мы с тобой давно другими стали. Мы устали, брат. Все молчать, улыбкой прикрывая Годы дум и мук. А душе нужна душа живая На путях разлук, Чтоб отдать нательный даже крестик, Даже детства клад, Чтоб глядеть, не отрываясь, вместе На морской закат. «Здесь травы сухие сжигают зарею…» Здесь травы сухие сжигают зарею. Восходит прозрачный дымок. Окно моей спальни пошире открою. — Большое окно на восток. И запах травы, и костра, и деревни. Как память утерянных дней, Где столько любви и печали, и терний, И нежности мудрой твоей. «Лицо — послушная глина…» Лицо — послушная глина. Всю жизнь мы лепим себя, Пленяясь образцом старинным В большой мастерской бытия. И ль вовсе ничем не пленяясь, Лишь глядя со стороны, Как ты или я меняюсь От этой до той весны. Пока то любовь, то злоба, Как будто взмахом резца, Кладет отпечаток до гроба В улыбке, в морщинах лица. Когда же года и потери Источат, изрежут лик, — Смерть — мастер среди подмастерьев — Положит последний штрих. «Окно выходило в чужие сады…» Окно выходило в чужие сады. Закаты же были, как вечность, ничьи, Распахнуты Богом для всех. И думал стоявший в окне человек: «Увянут сады, но останется крест Оконных тоскующих рам И крест на могиле твоей и моей, Как память страданья, как вечная дверь В распахнутый Богом закат». «Остановка в пути. Тишина…» Остановка в пути. Тишина. Или поезд наш в поле забыли? Или снова отсрочка дана? О, как много мучительных «или»! По откосам ромашки цветут, Много птиц, как когда-то в ковчеге… Может быть, уцелеем мы тут, И колеса крестьянской телеги Повезут по зеленой меже На окраину гнева и мести, Если только не поздно уже И не ждет за околицей вестник. «Твой чекан, былая Россия…» Твой чекан, былая Россия, Нам тобою в награду дан. Мы — не ветви твои сухие, Мы — дички для заморских стран. Искалеченных пересадили, А иное пошло на слом. Но среди чужеземной пыли — В каждой почке тебя несем. Пусть отростков от нас не будет, Пусть загадка мы тут для всех — Вечность верных щадит, не судит За святого упорства грех. «Береза тихая с атласною корой…» Береза тихая с атласною корой, Пугливая, как девушка без спеси, Стоит над тропочкой, разморена жарой И ветки тонкие в густой орешник свесив. Вокруг кустарники. Лесной, чуть пряный дух Несобранных грибов и поздней земляники. Присяду здесь на пня изборожденный круг С высокой палкою прохожего-калики. Как много хочется березе той сказать! Как странно перед ней, пугливейшей, робею! За ней невидимо глядит в глаза мне мать И тянется ко мне — а подойти не смею. Приемышам чужих найти ли нынче мост К лесным и детским дням, к лукошечку с грибами И странникам, что шли с иконой на погост, — К отцам и дедам шли с заботами, скорбями… И мне б теперь туда древнейшими тропами! |
