«На крышах сушится белье…» На крышах сушится белье, Летают голуби и ветер, И море в жалкое жилье Стучится грозно на рассвете. И на рассвете я дышу Соленым воздухом свободы. Не жалуюсь и не ропщу И не кляну земные годы. И если даже дом снесет Волна высокая прибоя, Тот чудный мир и воздух тот Всегда останутся со мною. Как много надо потерять, Какие вытерпеть невзгоды, Чтоб утром солнечным дышать Соленым воздухом свободы! II «Тогда чернели кипарисы…» Тогда чернели кипарисы За монастырскою стеной И зной июльский, белый зной Лился из раскаленной выси. И старый лодочник стоял, Гребя с улыбкой безучастной, — Не первой пары лепет страстный Он за спиною услыхал. В его морщинистых руках Весло покорное скользило. А море пело и грозило В давно сожженных берегах. Невыносимый полдня жар Мешался с вкусом поцелуя, Ресницы жадные, ликуя, Скрывали тлеющий пожар. И лишь в последней глубине Пел тайный голос о разлуке, — О смерти, гибели и муке, О долгожданной тишине. «Ни плеч, ни рук, ни губ моих не тронешь…» Ни плеч, ни рук, ни губ моих не тронешь. Пройду, как смерть, безмолвна и строга. Лишь имя повторишь, затверженное в стоне, Когда-то царь, а вот теперь — слуга. Я так хочу! Я ныне тайну знаю! Ее хранят упрямые уста. Пусть безрассудная, жестокая и злая Я древом буду твоего креста! «Он говорил о смерти ранней…» Он говорил о смерти ранней. В углах сгущалась синева. В какой стране, в каком романе Я эти слышала слова? Чью роль забытую читала? Чей тайный жребий изжила? В тот вечер небо было ало И мысль отчетлива была. Глаза спокойные следили… Я захотели, я пришла Чужой любви измерить силу, Глядеть в чужие зеркала. Он долог был последний вечер. Не так ли долог день Суда? Предсмертные, простые речи Не забывают никогда. «Я помню все, что можно вспоминать…» Я помню все, что можно вспоминать, Что сохраняется от встречи, Что, как тягчайшая вина, Мне душе медленно увечит. То каменный, застывший лик, Враждебный голос, смех жестокий, То вдруг срывающийся крик И поцелуи, и упреки. И ревности бессвязный бред, И страсть, которой нет ответа; Которая оставит след Лишь в тайных знаниях поэта, — А женщину не озарит Мечтой возвышенной и новой, Не уведет, не воскресит Для жизни чистой и суровой. «То облака, плывущие над садом…» То облака, плывущие над садом, В дождливый день глазами провожать, То слушать голос, зазвучавший рядом, И ни мольбы, ни слов не понимать: Как будто тот глухой и страстный шепот — На незнакомом, чуждом языке, Услышанном, как дальней бури ропот, Иль крики утопающих в реке. И не припомнить смутного значенья Тех в пустоту срывающихся слов; И только слушать их в оцепененьи, И вечно плыть за стаей облаков. «Совсем иные, кроткие мотивы…» Совсем иные, кроткие мотивы В дыханье дней замедленных звучат. Проходит вечер без тоски ревнивой, И, как сестру, целует ночь закат. Молчат часы. Котенок спит в корзине; В раскрытой книге прелесть новых встреч. Но стекла окон так нежны и сини, Что жаль огонь насмешливый зажечь, Иль молвить слово… Бедный друг, немного Таких недель у каждого из нас. Года, года о них мы молим Бога И вспоминаем их в последний час. «О, вечных возвращений круг!..» О, вечных возвращений круг! Случайная мила мне встреча. Мой верный недруг, нежный друг, Тебя ли нынче не замечу? Над миром осень настает. Ее мы некогда любили. Как сердце помнит и зовет Все к той же брошенной могиле! И та же музыка в ушах, Подобна грозному прибою, Все претворяющему в прах, Все уносящему с собою В давно забытую страну… Ее со мной ты видел, видел! Пойми, пребудет тот в плену, Кто так любил и ненавидел. |
