«Мальчик шел лениво. Упирался…» Мальчик шел лениво. Упирался. За руку вела его сестра. Ножкой топал, плакал и ласкался, Как большой вздыхал. — «Домой пора!» Как большой вздыхал… Неумолимо, Мимо сада городского прочь, Уводила улицей любимой, Уводила в сумерки и в ночь. Так и смерть, прервав восторг и муку, — Старшая суровая сестра, — Стиснет нашу стынущую руку, Поведет… — Домой, домой пора! «Нам нужно только оттолкнуться…» Нам нужно только оттолкнуться От берега. Усилье, взмах, — И никогда уж не вернуться В земную тьму, и лед, и прах; На те безумные дороги, Что рвутся прочь из городов К вершинам голубым и строгим, К сиянью вечному снегов, — И обрываются над бездной, И возвращаются назад С закономерностью железной В лелеемый веками ад. Мы часа ждем освобожденья, Мы задыхаемся в плену, В бесцельном, бешеном круженьи Протягиваем руки сну. Отчаливаем, отплываем В слепящую глаза лазурь: Почиет там страна родная, Недостижимая для бурь… «Над спящим городом гудок…» Над спящим городом гудок Фабричный плачет на рассвете, Струится утра холодок И скучно жалуются дети. От ветра стекла дребезжат, Как шутовские погремушки, И снова валишься назад — Назад в нагретые подушки. И закрываешься рукой, И чувствуешь в изнеможеньи, Какой пронизано тоской Земного утра пробужденье. Как трудно голову поднять, Как трудно справиться с дремотой, Чтоб быть раздавленной опять Своею нищенской заботой… «Давным-давно — во сне, быть может?..» Давным-давно — во сне, быть может? В саду играли брат с сестрой. Ничто тех дней не потревожит Под прочной времени корой. Они прошли для нас, для мира Во всей их прелести земной. Как нынче холодно и сыро Не только осенью — весной! Мы гибнем так неудержимо, Так мало любим, мало ждем. Весь путь, как лес непроходимый, Как смерть таящий водоем. И лишь во сне — часы возврата В мир детства легкий и родной, Где только тень сестры и брата На клумбе сада вырезной. «Пройдут томительные годы…» Пройдут томительные годы, Покроет вечности туман И эти жалкие невзгоды, И тусклых радостей обман: И ты узнаешь, что не стоит Так убиваться, так гореть, Чтоб домик карточный построить И к славе призрачной лететь; Что музыка лишь уцелела Над жизнью, выжженной дотла, Чтоб у последнего предела Тебя не поглотила мгла; Что в нищете и униженьи Победней с каждым днем звучит То торжествующее пенье, Что бедный мир преобразит. «Сквозь сумерки и ночь тоннелей…» Сквозь сумерки и ночь тоннелей, Над пропастями, — по мостам, Вагоны пьяные летели, Шатаясь, кланяясь кустам. Зеленых кипарисов свечи, Сады, цветущие кругом, — Как вестники желанной встречи, — О море пели голубом. И город спал средневековый, И у его высоких стен Склонялись пальмы, словно вдовы, Незнающие перемен. «В облаке розовом пыли…» В облаке розовом пыли Стадо спускалось с горы, Сумерки нас сторожили, Тлели заката костры. Тайные зовы долины Все становились слышней. Над колокольней старинной Стая взвилась голубей. Легкою дрожью дрожали Тоненькие тополя. Мудрой, вечерней печали Глянула в очи земля. «Как черный лебедь, кипарис…» Как черный лебедь, кипарис Над горизонтом выплывает. Вот барка огибает мыс, Поет волна береговая. Века скалистый остров спит В пучине брошен и затерян, Здесь ноги мрамор холодит, Здесь даже голос бурь размерен. В высоком храме — тишина, Венки неяркие на плитах. И только неба пелена Гробниц касается забытых, Да в час прибоя иногда Соленая их лижет пена. И снова сонные года Текут над нами… Неизменно… |
