«Нигде никогда не блистаю…» Нигде никогда не блистаю, Порой только тенью мелькну, – Отсталый от родственной стаи, Давно я ушел в тишину. Люблю чуть мерцающий, кроткий Светильник у древних божниц, Да памяти стертые четки, Да шелест любимых страниц. Мне келья моя не наскучит, – В ней шепчут цветы на окне, В ней тень мою ветер певучий Баюкает в ласковом сне. Нигде никогда не блистаю, – Я – тень от каких-то вершин, Но я не тоскую – я знаю, Что я и один – не один, Что в жизни холодной и тесной И тени имеют друзей, И кто-нибудь милый – безвестный – Сочувствует тени моей. «От боли длительной нет мочи…» От боли длительной нет мочи, И жгуче, терпко и хмельно, В хрустально-черной чаше ночи Бурлит бессонницы вино. И в памяти, как на экране, Я вижу ряд своих грехов, Ошибок и разочарований, Ненужных дел и праздных слов. И боль раскаянья сильнее Телесной боли, – жгучий стыд За недостойные затеи Сильней, чем жар в крови, палит. Двойною тяжестью страданья – Души и тела – я томим, И стоном жалобным моим Нарушен стройный хор молчанья. «Как невидимая птица, ветер…» Как невидимая птица, ветер Постучал в окно, шепнул: Впусти! Но лишь вздохом я ему ответил, – До окна мне нынче не дойти. Жаль мне ветра – птицы одинокой, Жаль, что в дни, когда я сильным был, – В дни беспечной юности далекой, – Не поймал его, не приручил… Улетит, а мне опять приснится Тот же грустный непонятный сон, Что мечусь и я по жизни птицей, Что и я никем не приручен. «Бесформенное серое вплотную…» Бесформенное серое вплотную Придвинулось и, не касаясь, давит… Я спрашиваю мысль – еще живую: – Ну, что ж? Конец? – Но мысль юлит, лукавит; «Мы ничего не знаем… Как случится… Врач говорит… Быть может… Не пойму я…» Да, мы не знаем. Что-то постучится Войдет и уведет во тьму немую. А может быть, войдет совсем иное И уведет в страну цветов и света, В страну гармоний вечных и покоя?.. Да, мы не знаем. Справедливо это. Мы в этой жизни знаем слишком много, И часто тяжко было нам от знанья, Теперь – конец, и знанье – лишь у Бога, А мы – всё те ж, что в первый день созданья. «Раньше смерть не всегда замечали мы…»
Раньше смерть не всегда замечали мы, – Проходила она стороной, Не томила нас долго печалями, – Кто умрет, значит – вечный покой. Очертаньями, звуками, красками Мир ласкал, волновал и манил, Расстилалась коврами ширазскими Жизнь над черным зияньем могил. Годы шли, и всё чаще заглядывать Стала смерть в наш редеющий круг, И ковры перестали нас радовать, – Будто стерлись и выцвели вдруг. И теперь – разлученные с милыми – Мы ступаем с опаской, и взгляд Ищет щели в коврах над могилами, Но ковры свою тайну хранят. «Горек хлеб и утреннее кофе…» Горек хлеб и утреннее кофе, Если в сердце горечь поселилась, Если мысль о новой катастрофе Прочно в голове укоренилась. Трусость, что ли, перед болью новой? Или просто старость наступила? – Ведь суровей участи суровой Быть не может. Худшее уж было. «Легко сказать: Бодрись!..» Легко сказать: Бодрись! Легко сказать: Забудь! А если круто вниз Сорвался жизни путь? А если я – изгой? А если я – один? А если я грозой Снесен с родных вершин? Ведь нет подняться сил, Ведь сломано крыло, Ведь я не позабыл. Как наверху светло! «Кудри на ночь расчесала…» Кудри на ночь расчесала Гребнем синих гор заря, Улыбнулась и пропала, Удалилась за моря. Выползает мгла седая На луга, покинув лог, И темнеет, увядая, Бледный вечера цветок. Тишина, раскинув сети, Ловит, душит каждый звук, Только резвый вольный ветер С кем-то шепчется вокруг. Небеса темнеют быстро, Россыпь звездная видна И мерцает – будто искры В чаше синего вина. |
