Скрижаль Жизнь брызгами своими щедро мечет, А собирать — найдется водоем. И звук покамест незнакомой речи Становится милее с каждым днем. Какой-то неизвестный переулок В чужом чилийском городе опять Находит в сердце теплый закоулок, Себя любить заставит и страдать. Страдать лишь потому, что все не вечно, Что носит нас по всей земле теперь, Но день пока неведомый, конечно, Придет, чтоб затворить и эту дверь. В любом отрезке времени найдется Такое милое, что будет жаль… Но сердце стерпит… Лишь тогда порвется, Когда испишется Судьбы скрижаль. Сантьяго, 1953 Парк-Форесталь Печально оттого, что осень здесь в апреле. В листе кленовом утопают до колен, Уснувшие в шуршании аллеи… А в Кордильерах белоснежный плен. И то, что горизонт снегами здесь граничит И веет холодом в закатные часы, А в полдень — зной… От этого двуличья — Лишилась жизнь своей простой красы. Как зябнут хризантемы посреди газонов, Как будто их ноябрь прижал своей рукой — И в этой неурядице сезонов Душа моя утратила покой. Мне грезится цветенье диких абрикосов, Багульник видится в пригревах четких скал. И я совсем больна — больна большим вопросом: Ужели для меня Восток навек пропал? Сантьяго, 1954 Колибри Два мохнатых шмеля копошатся Только в цинниях плотно-махровых — Тяжелы их тела для петуний, Даже роза качнется от них… Две колибри-красавицы мчатся С легким присвистом мало-знакомым: Невесомые птички-колдуньи — Чисто южный особенный штрих! Взмахи крыльев ее, как пропеллер; Длинный клювик впивается в венчик, И петуния ей отдается, Замирая в порыве любви… Это гномичий крошечный веер — От невинности он беззастенчив… С легким присвистом кормится-вьется — Лишь нектар в ее теплой крови… Шангри-Ла, 1957 «Собираю опавшие листья…» Собираю опавшие листья Всевозможнейших форм и цветов. О короткой зеленой их жизни Размышляю под шорох шагов. Широко разметались аллеи. Догорающий блеск и печаль… Ежегодно в истоках апреля Прихожу к тебе, Парк Форесталь! Чей-то шепот… Записывай строки… Шелест листьев ли? Голос ли мой? Есть в душе неизменные сроки С безудержным стремленьем домой… Разве были такие, что спали При цветенье акаций весной? Расставаясь потом не рыдали Под осенней октябрьской луной? И тоскует душа, как недужный: Журавли… анемоны… капель… Но здесь — осень, в Америке Южной, И чудит по-чилийски апрель. 1956 Необычайная поездка на юг Чили
I. В авто-лодке Посвящаю Б.В. Кривош-Неманич Лежу я в резиновой лодке На крыше красного форда — Себя ощущаю пилоткой, Ловящей в ветре аккорды. Лечу я в моторной кибитке, Как вихрь, поглощая просторы — Наверстываю с избытком Все то, что ворует город. Подсолнухи в золоте цвета Сияют в полях, как святые. По Южной Америке где-то Кочую потомком Батыя… Какие вокруг пейзажи! И ветер, поющий в лицо мне! И в дымке далекие кряжи, И тополи в блеске истомном. Копенки свежего сена, Ковбои в цветистых одеждах, Все это жизнь, а не сцена — На миг распахнула вежды… ……………………………. Эпоха — остригла мне крылья, Подбила меня, как птицу… И нужны большие усилия, Чтоб к лирике возвратиться… 1957 II. Llanquihue[5] Сквозь тайгу продираясь упорно, Протянулись дороги, как струны. У подножья вулкана Осорно Бирюзой расплескалась Лагуна. Белоснежна вершина вулкана. Ярко-сини и небо и влага. Их властители — Арауканы — Окрестили «Затерянной Лаго». Средь тайги вековечной — наш лагерь. Всюду мхи и гиганты деревья. И бушует индейское Лаго И бормочет легенды-поверья. По уступам каскады несутся. Но покой первобытно-таежный. Дивна заросль малиновых фукций, И лианы в цветенье роскошны. Здесь возможно забыть и о мире — В олеандровой девственной чаще… Лишь бряцать на мифической лире — Просто жить, как дикарь настоящий! 1957 вернуться Яникуэ — «затерянное» по-араукански. Лаго — лагуна. |
