«В чаще, где пахнет грибами…» В чаще, где пахнет грибами, Хвойными талыми смолами, Я пробираюсь за псами — Дикая и полуголая. Как раскричались цикады! Путь мой запутан лианками… Вновь ничего мне не надо! Снова я стала Тарзанкою! 1936 Я же — пчела Солнце сегодня взглянуло в леток: Ветер, хребты целовавший, нашептывал в улей; Так захотелось увидеть цветок! Чувствую, знаю наверно — сегодня проснулись… Я полетела, где серенький снег Пашни долины в себя с упоеньем впивают. Снова журчанье порывистых рек — В них отражаюсь и вижу, что снова жива я! Россыпь живых самородков весны — Дети приморских предгорий — Адонисы это! Лапками их задеваю — они Глазки открыли в пушке золотистого цвета. «Лапками сердца» я первый медок В улей, зимой пустовавший, таскаю, воруя: Солнце скрутило весь мо рос в моток, Крылья свои я впрягаю в небесную сбрую. Это мой первый адонисный вклад. Скоро — багульник, фиалки — зажгутся по склонам… Год обеспечен! Ликуя жужжат Мысли, рожденные мартовским первым бутоном. Я поняла только в улье зимой, По собиранью цветочного меда тоскуя, Что поклоняюсь я Флоре самой: Я же — Пчела! И не нужно мне пищу другую! 1930 Багульник Пора была вам распуститься лишь весною, Цветы багульника малиновых оттенков, Но, в вазочку поставленные мною, Вы распустились вдруг на тонких ветках… На улице зима и снег еще белеет, А вы нежнейшими дрожите лепестками, И листики тихонько зеленеют, Глядя кругом весенними глазами. Вам преждевременное пробужденье странно? Вам кажется — судьба цветочная ошиблась? Нет, — каждого не поздно и не рано — По предопределенью сердце билось. 1930 Весною Над Кореей вечер моросистый Распустил печальное крыло, Нити тонких аметистов В небе судорогой замело. Кто глядит, зовет и манит в дали? Взор пустой и страшный — без лица… Горы эхом отвечали: «Кто ты? Кто ты?» — без конца. Не увидишь. Дух его поранен. Плоти нет — и в том его тоска. Мир его не твой — безгранен, За сегодняшним «пока». Я иду, иду сквозь влажный морос… Близко… Где ты? — Вовсе никого… Но откуда этот голос? Зовы вечные тревог? Аметист сменен агатом черным, А его прогонят янтари… Чьей-то воле ты покорный Проскитался до зари… Возвратишься. До заката смолкли Эти зовы: Гор ли? Сосен? Скал? На тебе одежды волглы, Чтоб ты помнил, что искал. Новина, 1928 Ландыши
Сирена надрывается в порту, Указывая путь плутающим в тумане. Кругом бело, но я тропу найду Туда, где ландыши смеются на поляне. Как жемчуга! Стоят, как бы в бреду… Таких — не видели, не знают горожане, — Такие ландыши в своем чаду Хмельно звенят, танцуя в сказочном тумане… Срывая, жизнь прекрасную краду… Прислушайся! — Услышишь тонкое стенанье… И в унисон с сиреною в порту Оно поет о майском грустном расставанье. Сейсин, 1939 Веер В мартовском покое на пригреве, На сухой траве, под шелест сосен, Мне послышались опять напевы Отлетевших прежних весен. В небе плачут журавли и гуси, И опять летят они на север. И опять во мне так много грусти… Жизнь — полуоткрытый веер! Потихоньку веер раскрывает Только дольки — гибкие, как струнки. Но по ним никто не угадает Продолжение рисунка… Корея, 1937 «Ночью я зачиталась нечаянно…» Ночью я зачиталась нечаянно. Вышла в сад. Все уже голубое. И луна — точно роза чайная За рассветным туманным прибоем. Сразу тополи стали глазастыми, Растопырив ресницы впервые; А движения ветра вихрастого Провели по песку кривые. Это май бросил ландыш с азалией На хребты исполинской горстью… Ты, весна моя радостно-шалая! Ты, душисто-крылатая гостья! Сейсин, 1930 Шанхайское |
