Подойдя къ парижскимъ воротамъ, онъ замѣтилъ среди запружавшей ихъ разношерстной толпы какого-то лакея съ честной физіономіей, справлявшагося у военныхъ о квартирѣ офицера, къ которому у него было, говорилъ онъ, весьма нужное и весьма важное письмо. По запыленному его платью было видно, что онъ пріѣхалъ издалека. Дон-Манрику показалось, что лакей, говорившій плохо но французски, съ сильнымъ итальянскимъ акцентомъ, произнесъ имя графа де Монтестрюка. Онъ смѣло подошелъ.

— Не правда-ли, мой другъ? сказалъ онъ лакею на чистѣйшемъ языкѣ Рима и Флоренціи, вы ищете сира Гуго де Монтестрюка, графа де Шаржполя?

Услышавь родной языкъ изъ устъ итальянца, посланный улыбнулся съ восхищеньемъ и самъ заговорилъ по-итальянски очень бѣгло:

— Ахъ! господинъ иностранецъ, какъ бы я вамъ былъ благодаренъ, еслибъ вы указали мнѣ, гдѣ я могу найдти графа де Монтестрюка! Его именно я ищу, и вотъ уже добрыхъ два часа разспрашиваю у всѣхъ встрѣчныхъ, а они или отсылаютъ меня то направо, то налѣво, или просто смѣются надо мной. Меня зовутъ Паскалино и я служу у принцессы Маміани, которая привезла меня съ собой изъ Италіи и удостоиваетъ своего довѣрія.

При имени принцессы Маміани, молнія сверкнула въ глазахъ дон-Манрико и онъ продолжалъ вкрадчивымъ голосомъ:

— Само Провидѣніе навело меня на васъ, другъ Паскалино. Я многимъ обязанъ принцессѣ Маміани; я тоже итальянецъ, какъ и вы….. На ваше счастье я очень хорошо знакомъ съ графомъ Гуго де Монтестрюкомъ, къ которому у васъ есть, кажется, очень важное письмо?

— О! такое письмо, что принцесса приказала доставить ему какъ можно скорѣй, и что онъ, навѣрное, поѣдетъ дальше другой дорогой.

— А!

— Мнѣ велѣно отдать это письмо ему самому въ руки… Оно тутъ при мнѣ и еслибъ кто захотѣлъ отнять его у меня, то добылъ бы развѣ вмѣстѣ съ моей жизнью…

— Вотъ слово, за которое я васъ очень уважаю… Насъ много, такихъ честныхъ людей, въ Италіи. Пойдемте со мной и я отведу васъ прямо къ графу де Монтестрюку, а съ Бортоломео Малатестой вамъ нечего бояться.

Сказавъ это, испанецъ дон-Манрико и Кампурго и Пенафьель де Сан-Лукарль, внезапно превратившійся въ итальянца Бартоломео Maлатесту, прошелъ подъ длиннымъ сводомъ Парижскихъ воротъ и вступилъ на поле.

— Такъ графъ де Монтестрюкъ живетъ не въ городѣ? спросилъ Паскалино, идя за нимъ слѣдомъ.

— Кто вамъ сказалъ это, тотъ просто обманулъ васъ: графъ де Монтестрюкъ поселился у одного здѣшняго пріятеля, живущаго за городомъ и довольно далеко; но я знаю проселочную дорожку и скоро приведу васъ прямо къ нему.

Скоро оба пѣшехода пошли полями по дорожкѣ, которая вела къ большому лѣсу, мало-по-малу удаляясь отъ всякаго жилища. Съ своимъ добрымъ, смирнымъ лицомъ и спокойными свѣтлоголубыми глазазми, Паскалино, рядомъ съ крѣпкимъ и сухимъ кастильянцемъ, похожимъ на коршуна, сильно напоминалъ барана, провожаемаго собакой, готовой укусить его при малѣйшей попыткѣ къ непослушанію.

Лѣсъ, къ которому они шли, покрывалъ подошву и скатъ холма. Дойдя до этого холма, дорожка дѣлалась все уже и уже и углублялась въ самую чащу деревьевъ.

— А скоро мы дойдемъ? спросилъ Паскалино.

— Скоро, отвѣчалъ новый Бартоломео.

— Еслибъ я зналъ, что графъ де Монтестрюкъ живетъ такъ далеко отъ города, я бы лучше поѣхалъ верхомъ на той лошади, на которой пріѣхалъ въ Мецъ.

— Лошадь, должно быть, сильно устала, а дорога за лѣсомъ такъ заросла кустарникомъ, что ей трудно бы было оттуда и выбраться… Значить, и жалѣть нечего.

Дорожка въ самомъ дѣлѣ привела ихъ въ такую трущобу, гдѣ не было и слѣда ноги человѣческой. Кустарники совершенно скрывали корни деревьевъ; но малѣйшій шумъ не доходилъ сюда. Оба товарища шли молча. Дон-Манрико покручивалъ острые кончики своихъ длинныхъ усовъ и искоса поглядывалъ на сосѣда.

Вдругъ онъ остановился и, оглянувшись на пустынную окрестность, сказалъ:

— Мы дошли до мѣста: домъ, гдѣ живетъ мой другъ, графъ де Шаржполь, вотъ тамъ за этими большими деревьями. Отдайте мнѣ письмо… и подождите меня здѣсь.

— Подождать васъ здѣсь, мнѣ?

— Да, можете посидѣть или полежать на этой мягкой травкѣ… Мнѣ довольно часу времени, и вы успѣете отдохнуть… а это вамъ будетъ не лишнее.

Паскалино покачалъ головой.

— Я, кажется, вамъ говорилъ, что обѣщалъ не выпускать письма, изъ рукъ… иначе, какъ передавъ самому графу де Монтестрюку.

— Не все-ли это равно? вѣдь я его лучшій, старинный другъ.

— Я не сомнѣваюсь, но я не могу измѣнить данному слову; поклялся — долженъ и сдержать клятву.

Дон-Манрико надѣялся въ два слова сладить съ добрякомъ Паскалино; онъ нахмурилъ брови.

— Ваше упрямство не отдавать мнѣ письма даетъ мнѣ поводъ думать, что вы мнѣ не вѣрите. Это обидно мнѣ!

— Никогда и въ головѣ у меня не было васъ обижать.

— Докажите же это и отдайте мнѣ письмо.

Паскалино опять покачалъ головой.

— Да вѣдь она мнѣ его довѣрила, какъ же я могу выпустить его изъ рукъ?

— Если такъ, то вините сами себя, а я требую отъ васъ удовлетворенія за обиду.

— Какую же обиду я вамъ дѣлаю, когда исполняю только свой долгъ?

Но дон-Манрико уже выхватилъ шпагу.

— Становитесь! крикнулъ онъ, подставляя остріе итальянцу.

— Я начинаю думать, что вы завели меня нарочно въ западню! сказалъ Паскалино, тоже обнажая шпагу.

— Вотъ за это слово ты заплатишь мнѣ своею кровью… И онъ напалъ неистово; Паскалино отступилъ.

— О! можешь отступать, сколько хочешь! крикнулъ ему дон-Манрико. Если сзади тебя не растворятся двери ада, ты не уйдешь отъ меня.

Ударъ посыпался за ударомъ безъ перерыва. Хотя и храбрый и рѣшительный подъ спокойной своей наружностью, Паскалино не могъ однакожь бороться съ такимъ противникомъ. Первый ударъ попалъ ему въ горло и онъ зашатался, второй прямо въ грудь и онъ упалъ. Онъ вырвалъ скорченными пальцами два пучка травы, вздрогнулъ въ послѣдній разъ и вытянулся, Исланецъ уже запустилъ жадную руку къ нему въ карманъ и шарилъ на теплой еще груди бѣднаго малаго. Онъ вынулъ бумагу, свернутую вчетверо и обвязанную шелковинкой.

— Да, да гербъ принцессы! сказалъ онъ, взглянувъ на красную восковую печать.

Не долго думая, онъ разорвалъ шелковинку и открылъ письмо. Въ было всего нѣсколько словъ:

Еслибы кто-нибудь, спрятавшись въ кустахъ, былъ свидѣтелемъ этой сцены, ему показалось бы, что вѣки Паскалино, протянувшагося во весь ротъ на травѣ, приподнимаются до половины въ ту минуту, когда противникъ на него не смотритъ. Лишь только испанецъ повернется въ его сторону, вѣки покойника вдругъ опять закроются и потомъ снова откроются, какъ только онъ отъ него отвернется, и погасшій взглядъ снова оживится на мгновеніе.

Между тѣмъ дон-Манрико перебиралъ пальцами письмо принцессы Маміани. Разъ оно ему досталось въ руки, надо было попробовать извлечь изъ него всю пользу… Но какъ именно выгоднѣй имъ воспользоваться? Глаза его переходили отъ письма на тѣло Паскалино. Видъ мертвеца ни мало не мѣшалъ его размышленіямъ, однакожъ онъ отошелъ въ сторону и сталъ ходить, чтобы освѣжить не много свои мысли. Нѣжное чувство принцессы къ графу де Монтестрюку, явное и очевидное, окончательно взбѣсило его противъ Гуго. Онъ жаждалъ страшной мести, и она должна быть именно страшною соразмѣрно обидѣ, нанесенной его гордости. Мало было того, что Гасконецъ уже два раза побѣдилъ его; нужно было еще, чтобы та, кого онъ самъ обожалъ, побѣдила побѣдителя!

— А! сказалъ онъ себѣ, я не умру спокойно, пока не вырву сердце у него изъ груди!

Лишь только высокая фигура убійцы исчезла въ лѣсной чащѣ, Паскалино, лежавшій все время неподвижно, пошевелился и, поднявшись медленно на локоть, долго смотрѣлъ безпокойнымъ взоромъ въ ту сторону, пока шумъ шаговъ его совсѣмъ не пропалъ вдали. Тогда, собравъ послѣдніе остатки силъ, раненый поползъ къ свѣтлѣвшей сквозь сплошныя деревья полянѣ,