Олимпія положила локоть на столъ; упавшій кружевной рукавъ открывалъ изящную бѣлую руку, а черные и живые глаза блестѣли шаловливо. Она нагнула голову къ Гуго и, съ вызывающей улыбкой, продолжала:

— Можно бы подумать, что я васъ люблю… а это, можетъ-быть, только такъ кажется!

Вдругъ она обхватила руками его шею и, коснувшись губами его щеки, спросила:

— Ну, какъ же ты думаешь, скажи?

Онъ хотѣлъ удержать ее на груди; она вырвалась какъ птичка, выскользнула у него изъ рукъ и принялась бѣгать по комнатѣ, прячась за кресла и за табуреты, съ веселемъ, звонкимъ смѣхомъ. Бѣгая, она тушила вѣеромъ свѣчи:; полумракъ замѣнялъ мало по малу ослѣпительное освѣщеніе; но даже и въ темнотѣ Гуго могъ бы поймать ее по одному запаху ея духовъ. Она давала себя поймать, потомъ опять убѣгала и снова принималась весело бѣгать.

Наконецъ, усталая, она упала въ кресло; руки Гуго обвили ея гибкій и тонкій станъ; она наклонила томную головку къ нему на плечо и умирающимъ голосомъ прошептала:

— Такъ вы думаете, что я васъ люблю?

Голова ея еще покоилась на его плечѣ, какъ вдругъ, открывъ глаза и улыбаясь, она сказала:

— Да, кстати! мнѣ кто-то сказалъ на дняхъ, не помню кто именно, что вы идете въ походъ съ графомъ де Колиньи? я разсмѣялась.

— А! сказалъ Гуго, а почему жь это?

— Хорошо вопросъ! Развѣ я была бы здѣсь, да и вы тоже былили бъ здѣсь, еслибъ должны были уѣхать?

Монтестрюкъ хотѣлъ отвѣчать; она перебила его:

— Вы мнѣ скажете, можетъ быть, что я это знала, что вы мнѣ это говорили и что я ничего не имѣла противъ…

— Именно.

— Да, но я передумала… Все измѣнилось. Чего вамъ искать тамъ, чего бы не было здѣсь?

— Разумѣется, еслибъ я хотѣлъ искать въ этой далекой сторонѣ, наполненной турками, прелесть и красоту, — было бы глупо ѣхать отсюда.

— Ну?

— А слава?

— А я?

Гуго не отвѣчалъ. Онъ смутно понималъ, что рѣшительная борьба начинается.

— Вы молчите? продолжала она, бросивъ на него оживленный взглядъ, должна ли я думать, что вы все еще не отказываетесь отъ намѣренія ѣхать въ Венгрію, когда я остаюсь въ Парижѣ?

— А служба короля, графиня?

— А моя служба?

Она встала; выраженіе ея лица было уже не то: гнѣвъ согналъ съ него свѣжій румянецъ, губы плотно сжались,

— Ну, что же? продолжала она, вѣдь это не серьезно, вѣдь вы не уѣдете?

— Я долженъ съ сожалѣніемъ сказать вамъ, что напротивъ нѣтъ ничего вѣрнѣе того, что уѣду.

— Даже еслибъ я просила васъ остаться?

— Вы только прибавили бы еще одно сожалѣніе къ тому, которое я уже такъ испытываю, поступая противъ вашего желанія.

Графиня де Суассонъ сильно поблѣднѣла.

— Вы знаете, графъ, что если вы уѣдете, — это будетъ разрывъ между нами?

Голосъ ея сталъ жесткимъ и суровымъ; къ несчастью, Гуго былъ изъ такихъ людей, которые сердятся, когда имъ грозятъ, и которыхъ легко возмутить окончательно.

— Сердце мое будетъ разбито на вѣки; но когда идетъ дѣло о моей чести, я ни для кого и ни за что не могу отступить.

— А! да! ваша честь! вскричала она. Теперь я вспомнила: должно быть, обѣтъ, данный графинѣ де Монлюсонъ?

Гуго гордо поднялъ голову.

— Сознайтесь, покрайней мѣрѣ, что эта причина стоитъ всякой: другой!

— И это вы мнѣ говорите? Послушайте! это крайне не ловко и даже крайне неосторожно!…

Она совсѣмъ позеленѣла; черные глаза горѣли зловѣщимъ огнемъ. Гуго стоялъ передъ ней, не опуская взора. Эта гордость и раздражала ее, и плѣняла.

— Еще одно слово, сказала она, можетъ быть, — послѣднее!

Монтестрюкъ поклонился.

— Еслибъ я согласилась все забыть, еслибъ я согласилась разстаться съ вами безъ злобы, даже протянуть вамъ руку, но съ однимь только условіемъ; что вы не увидите больше графини де Монлюсонъ, — согласитесь-ли вы?… О! пожалуйста, безъ фразъ — одно только односложное слово: да или нѣтъ?

— Нѣтъ!

— Чтобъ ни случилось теперь — не моя вина!

И, сдѣлавъ гордое движенье, она сказала глухимъ голосомъ:

— Графъ, я васъ не удерживаю.

Въ ту минуту, какъ Гуго, сдѣлавъ глубокій поклонъ графинѣ де Суассонъ, шелъ по темной комнатѣ къ выходу, онъ почувствовалъ, что его схватила за руку маленькая женская ручка.

— Какъ! уже? прошепталъ ему на ухо веселый и ласковый голосъ Брискетты.

— А! это ты, крошка! сказалъ Гуго…. Откуда ты явилась! Я не видалъ тебя сегодня вечеромъ ни въ саду, ни въ павильонѣ.

— У всякой горничной могутъ быть свои дѣла, какъ и у знатной дамы… Потомъ я вспомнила, что могу здѣсь понадобиться, и вернулась… Такъ дѣла-то идутъ не совсѣмъ ладно?

— Твое отсутствіе принесло мнѣ несчастья. Только отвѣдали крылышка курапатки — и доброй ночи!

— А! а!

— Что дѣлать?… здѣсь не то, что на Вербовой улицѣ! Съ обергофмейстеринами утро бываетъ иногда близко къ вечеру, хотя первый часъ и не давалъ мнѣ повода ожидать такой злополучной развязки.

— Но почему же?

— Потому, что графиня де Суассонъ сначала полюбила меня немножко, а теперь вздумала ненавидѣть много.

— Увы! это въ порядкѣ вещей!

Они вошли въ темный садъ. Звѣзды сверкали на темносинемъ небѣ. Брискетта шла безмолвно рядомъ съ Гуго, продолжая держатъ его за руку.

— О чемъ ты задумалась, Брискетта, дружокъ мой? спросилъ Гуго.

— Объ тебѣ — этотъ разрывъ стоитъ, повѣрь мнѣ, чтобъ объ немъ подумать… Но, скажи же мнѣ — вѣдь во всемъ есть оттѣнки — какъ именно ты разстался съ графиней?… Холодно, или совсѣмъ поссорились? только дурно, или очень дурно?

— Такъ дурно, какъ ты только можешь себѣ представить, и даже еще хуже, какъ ни богато твое воображеніе!

— Чортъ знаетъ, какъ скверно!

— Именно вотъ это самое и я сказалъ себѣ въ сторону, но что-жь тутъ дѣлать?

— Надо взять предосторожности.

— Противъ женщины-то?

— Особенно противъ женщины! когда ты уѣзжаешь?

— Сегодня надѣюсь кончилъ послѣдніе сборы, а графъ де Колиньи, я знаю, будетъ готовъ сегодня вечеромъ.

— Значитъ, завтра уѣдете?

— Или послѣ завтра, самое позднее.

— Ну! не уѣзжай же, не повидавшись со мной.

— Очень радъ! Но гдѣ и какъ?

— Это не ваша забота, графъ, а ужь мое дѣло; васъ извѣстятъ, когда будетъ нужно. Только не забудьте побывать завтра въ Луврѣ и подождать въ галлереѣ на берегу озера, пока не получите обо мнѣ извѣстій.

На этомъ они разстались и садовая калитка закрылась безъ шума за Брискеттой.

— Какой однако у меня другъ! говорилъ себѣ Гуго, идя по темному переулку, гдѣ ужь не было ожидавшей кареты. Вотъ у маленькой дѣвочки великая душа, а у знатной дамы — такъ маленькая!

На углѣ улицы садовая стѣна была въ одномъ мѣстѣ пониже. Бросивъ взглядъ въ эту выемку, Гуго увидѣлъ красный свѣтъ, блестѣвшій какъ звѣзда на верху павильона, изъ-за деревьевъ. Онъ вздохнулъ.

— Этотъ свѣтъ напоминаетъ мнѣ глаза Олимпіи, когда она разсердится, прошепталъ онъ, глаза, изъ которыхъ свѣтитъ тоже красный какъ кровь огонь.

Онъ только что загнулъ за уголъ, и за высокой стѣной ужь не видно было павильона, какъ вдругъ изъ углубленія въ стѣнѣ выскочилъ человѣкъ и почти въ упоръ выстрѣлилъ въ него изъ пистолета. Гуго отскочилъ назадъ, но пуля попала въ складки его плаща, и онъ почувствовалъ только легкій толчокъ въ грудь. Оправившись отъ удивленья, Гуго выхватилъ шпагу и бросился на разбойника, но этотъ пустился бѣжать и пропалъ въ лабиринтѣ темныхъ улицъ.

— Какъ замѣтно, сказалъ себѣ Монтестрюкъ глубокомысленно, что у меня нѣтъ больше кареты въ распоряженіи!

На другой день, не смотря на всѣ волненья прошлой ночи, онъ не забылъ явиться въ Лувръ и пойдти въ галлерею на берегу озера. Черезъ часъ появился лакей въ ливреѣ королевы и попросилъ его идти за нимъ. Когда онъ дошелъ до конца большой комнаты, у дверей которой стоялъ на караулѣ мушкетеръ, поднялась портьера и Брискетта увлекла его въ уголъ и сунула ему въ руку два ключа.

— Тотъ ключъ, что потяжеле — отъ садовой калитки, которую ты знаешь, сказала она очень скоро; а другой, вотъ этотъ — отъ дверей павильона. Я хотѣла передать ихъ тебѣ изъ рукъ въ руки. Тебя будутъ ожидать въ полночь…