Четверг, 14 августа 2003 года.

Полицейский внимательно перечитывал на экране компьютера только что принятое им заявление. Местами исправлял опечатки. Машинально посмотрел на стенные часы напротив: 9.20. Это был первый за сегодня клиент, как полицейские с сарказмом называют жалобщиков. А тот, кто сидел напротив, докучал ему с восьми утра — пришел в квартальный участок к открытию. Явился с сумкой на колесиках, чтобы покончить со своим делом и пойти за покупками.

— Так. Я перечитал ваше заявление. Это просто для учета — не официальная жалоба, но у нас будет какая-то бумага, чтобы войти в контакт с другим лицом и постараться уладить спор. Идет?

Старичок перед ответом прокашлялся. Он побаивался полицейского, хотя тот и разговаривал с ним вполне благожелательно.

— Да, хорошо. Но он же будет знать, что это я к вам приходил. Это мне чем-нибудь грозит?

— Знать он, конечно, будет, ведь мы с вашим заявлением к нему и придем. Но вам ничего не грозит. Это не кино, ничего не бойтесь, у нас каждый день по пятьдесят таких скандалов.

Полицейский еще раз прокрутил текст заявления на экране.

— Итак, излагаю суть. Один экземпляр останется у вас. Ваше имя Анри Лестрад, родились в 1923 году в Шатору, пенсионер, проживаете в доме № 17, Будапештская улица, Париж, Девятый округ. Вы ставите нас в известность, что от вашего соседа сверху, господина Оливье Эмери, исходит шум, являющийся причиной вашего пробуждения, что происходит ежедневно в 6.00 утра. Несколько дней назад вы встретили его на лестнице и обратились с просьбой прекратить или уменьшить шум. Он ответил согласием, однако изменений не произошло. Вы обращаетесь в органы полиции, чтобы мы урегулировали отношения между жильцами с целью прекращения неприятного для вас поведения. Все правильно?

— Совершенно верно. Так вы пойдете к нему? Когда? Вы мне скажете?

Анри Лестрад сидел с авторучкой в руке, но не хотел подписывать заявление, не задав еще несколько вопросов. Про себя он жалел, что пошел сюда. Но жена, доведенная до исступления соседским шумом, настояла. Каждый вечер она твердила: «Вот увидишь, опять нас разбудит этот эгоист. Он даже не думает о том, что внизу живут пожилые люди». А утро в шесть часов начиналось с непременного: «Вот видишь, я же говорила». Господин Лестрад больше не мог выбирать между женой и соседом и однажды утром решил наконец пойти в полицейский участок.

— Это не преступление века, — улыбнулся полицейский. — Может, мы положим заявление к нему в почтовый ящик, может, если время будет подходящее, зайдем и в квартиру. Вы не беспокойтесь, все будет хорошо.

Анри Лестрад, немного утешенный, ушел, а полицейский, принявший заявление, поручил уладить это дело двум молодым патрульным, служащим в полиции месяца три.

— Пойдете к нему часов в семь вечера. Может, он будет дома. Если нет — оставите заявление в ящике.

Один из новичков прочитал заявление.

— Прикольная история!

— Вот за тем туда и пойдете — поучитесь на простом. Ваше дело — погасить страсти, дать понять тому типу, что внизу живут старики, ну и так далее.

— О'кей, понятно. А может, это от жары люди стали такие нервные. И так не спят, а тут еще сверху шум.

Придя к себе в кабинет, судебный следователь Николя Тарнос первым делом позвонил в тюрьму, где находился Жан-Пьер Бриаль. С тюремным персоналом он был хорошо знаком: в этой тюрьме часто сидели его подследственные.

После вежливых банальностей с директором тюрьмы о жаре и о том, что камеры переполнены, следователь перешел к делу Жан-Пьера Бриаля.

— Вчера вечером Бриаль был у меня в кабинете. Мне показалось, за последний месяц он сильно растолстел. У вас что, завелась трехзвездочная харчевня или просто повар поменялся?

— Ничего не менялось, — засмеялся в ответ директор. — Но вы точно подметили, Бриаль жиреет. Он практически весь день напролет лежит, спортом не занимается, обжирается хлебом, сладостями и газировкой.

— Интересно. Он что, в депрессии?

— Нет, вряд ли. Он какой-то от всего отстраненный. Коридорный надзиратель говорит, он подробно записывает свои сны, а потом анализирует. Однажды надзиратель заглянул к нему в тетрадки, когда того не было в камере.

— Довольно оригинальное поведение. Интересные сны?

— Я один глянул — скорее сказал бы, это странно. Хорошо изложено, прекрасный почерк, гладкий стиль. Изучает свои сновидения, иногда вспоминает детство, а вот об убийствах, в которых обвиняется, — ничего.

— Это уж было бы слишком хорошо. Как вы думаете, он знает, что его тетрадки читают?

— Несомненно. Он сперва кажется немножко не от мира сего, но раза два так на меня глянул, что призадумаешься. А когда поразмышляешь, становится не по себе.

— Да, правда, не очень вяжется с тем, что он себя аттестует простым работягой. И наверняка образцовый заключенный, все тюремные правила знает и исполняет.

— Если бы все были такие, в тюрьме было бы полное спокойствие.

— Видимо, да. Но меня больше интересует, как он ведет себя на воле.

Мистраль явился на службу в 8.00 в дурном расположении духа. Перед отъездом он через силу перекинулся с женой парой слов. Она между тем воздерживалась от разговоров о состоянии его здоровья, которое из-за недосыпа становилось все хуже. Одна бессонная ночь тянула за собой другую.

Кальдрон, как обычно, был в кабинете уже в семь. Каждый день, в том числе в отпуске, он вставал в половине шестого. Час спустя насыпал коту в кормушку сухого корма, наливал большую миску воды и уезжал. Жена просыпалась, когда он выходил из квартиры. В кабинете первой его заботой было накормить золотую рыбку. Он брал крохотную коробочку и постукивал о край аквариума, высыпал туда порошок с противным запахом.

В одну секунду Кальдрон оценил, в каком состоянии находится Мистраль, и ничего не сказал. Они почти не говорили друг с другом, но согласились, что «здешний кофе в такое время пить невозможно» и пошли в бар неподалеку от площади Сен-Мишель.

— Жара как будто на спад пошла.

— Да, вот и хорошо. Что сегодня на этот счет болтают газеты?

Кальдрон открыл «Паризьен», лежащую на стойке и уже затрепанную — видно, другие посетители тоже его листали.

— Статей о жаре много. Вчера был введен в действие Белый план.[14] «Протаскивают» министра здравоохранения за плохое руководство в кризисной ситуации. А так ничего особенного. Вот только есть заметка о нашем тройном убийстве и врезка от адвоката Бриаля: тот орет об аресте невиновного и смешивает с грязью полицию и следствие.

Кальдрон говорил об их делах как-то совсем равнодушно. С Мистраля сразу сон соскочил:

— Что-что-что?

— Я знал, что вас заденет за живое! — Кальдрон улыбнулся.

— Угадали. Так и нетрудно было угадать! Уверен, Бальм наградит меня фразой наподобие: «Вот ты и вышел на арену со львами: хочешь остаться живым — шевелись!»

Они расхохотались.

В кабинете Мистраля секретарша оставила две записочки на стикерах. Первая — по поводу звонка девушек из отряда Мистраля: «Ищем беглого шофера по делу Морена, есть прогресс». На второй было написано: «Заведующий лабораторией просил позвонить».

Мистраль снял трубку и набрал номер мобильного Ингрид Сент-Роз. В ее голосе был слышен оптимизм.

— Определили марку машины, которая наехала на Себастьена. «Крайслер-вояджер», модель 2001 года, серебристого цвета. Установили по осколкам фары, разбитой вдребезги. Криминалисты из кожи вон вылезли, чтобы примерно ее восстановить. Хуже пазла из десяти тысяч кусочков, но оно того стоило!

— А цвет как узнали?

— На заднем щитке и номерном знаке мотоцикла есть следы краски. Тот тип подбил мотоцикл правым крылом, фару разбил вдребезги, а крыло оставило на мотоцикле следы краски.

— Браво! Дальше какие у вас зацепки?