— Молчать, я сказал! Еще тебя услышу — сразу пришью! — Человек говорил спокойно, не повышая голоса.
Тишина в квартире, прерываемая только женскими всхлипами, звуками отключения проводов, стуком оргтехники, которую без всякой осторожности кидают в сумку. Еще шум, глухие удары. Женщина рыдает громче — от боли.
— Не вставать! Не думай встать! Где то, что ты пишешь?
— В ноуте, на диске, на флешках — вы это все забрали.
Пауза секунд на двадцать.
— МНЕ ВСЕ РАВНО, КТО ВЫ ТАКОЙ! — Женщина вопит во весь голос и в панике рыдает.
— Не гляди на меня так!
— Вы просто сумасшедший, вот как, по-моему! У вас от жары не все дома.
— Я не сумасшедший! И на жару мне плевать! Ты заткнешься наконец, б…?
Лора Димитрова осмелела, заговорила громче:
— Когда я открыла дверь, я же не думала…
— МОЛЧАТЬ!!! — пронзительно заорал человек, так что последние слова Димитровой расслышать было нельзя.
Потом он стал ее бить. Женщина заплакала, потом тишина.
— Что вы пишете на…
Еще несколько глухих ударов и бешеные крики убийцы. Женщина замолчала — потеряла сознание.
* * *
Полицейские сидели, подавленные своим бессилием хоть как-то помочь…
Потом беспорядочные шумы стали доноситься издалека. Вероятно, человек разбрасывал вещи в спальне Лоры Димитровой.
Потом человек вернулся. Женский стон.
— Ты какого… встала?
Лора Димитрова пытается закричать, но ее бьют все сильнее и сильнее. Она замолкает и падает.
Звук падения тела сразу во весь рост на пол и наступившая тишина потрясли полицейских.
Потом человек, по-видимому, говорил сам с собой, но вполголоса, неразборчиво.
Снова полицейские услышали женский голос: Лора Димитрова стонала, немного придя в себя.
Она пытается говорить, кричать, но что говорит — разобрать нельзя: слова произносятся очень тонким голосом и слишком быстро. Человек подбегает к ней.
Фариа нажал на паузу. Все посмотрели друг на друга и выдохнули, как будто не смели этого сделать, пока слушали.
— Она, конечно, понимает, что погибла, вот почему ей так жутко, что уже ничего не жаль.
— Жозе, есть еще что послушать? — Кальдрон кивнул в сторону диктофона.
— Есть — самое тяжелое место.
Дальше полицейские могли расслышать возню, потом те же звуки стали чаще, потом стоны, потом, после некоторых прослушиваний, они определили момент убийства, слышали, как втыкается в тело стекло, потом звуки насилия.
Когда убийца, хлопнув дверью, вышел, от этого грубого, холодного и звучного финала всем стало как будто легче. Каждый погрузился в свои мысли. Эти несколько минут прослушивания записи с особой силой подействовали на тех, кто своими глазами видел место действия и мысленно представлял его. Ингрид и Роксана еле сдерживали слезы. Мистраль думал и чертил в блокноте какие-то круги. Остальные не смели нарушить молчание, да и не знали, как это сделать. Все разделилось на «до» и «после» этого момента.
Наконец Мистраль положил ручку и заговорил, сперва прокашлявшись:
— Жозе, вы вправду здорово поработали. Хорошо, что забрали диктофон. А кто был в доме, кроме соседа напротив?
— На третьем этаже вообще нет никого, на четвертом жильцов в момент преступления не было дома.
— Вы можете сами скопировать содержимое этого прибора, или мне обратиться к криминалистам? Мне хотелось бы, чтобы в бригаде это осталось.
— Нет проблем, перекачаю сейчас же.
— Добро. Завтра утром садитесь на первый же скоростной и едете в лабораторию техполиции с записями звонков по поводу Коломар и Димитровой и с этим диктофоном. Вам теперь не впервой. Кстати, видели вы Элизабет Марешаль?
— Да, она передала вам ответный привет, а с диском разберется скоро.
— Кто еще что скажет? Венсан?
— Я думаю, между этой женщиной и убийцей что-то было, но что — пока не знаю. Я не везде понял смысл их разговора, надо послушать несколько раз, хотя это и очень тяжелое дело. Это все просто замечания по горячим следам.
— Вы правы. Но что же нас тогда ждет! Ингрид? Роксана? Ваше мнение?
— Я присоединяюсь к Венсану. Еще я думаю, надо дальше копать в связи с первыми двумя жертвами и найти связь между всеми тремя. Это самое главное.
Жозе и Роксана дружно кивнули, давая понять, что разделяют точку зрения Венсана и Ингрид.
* * *
Мистраль и Кальдрон остались поговорить наедине.
— Никогда я ничего подобного не слышал. Кошмар! Обычно только убитый и еще, разумеется, убийца знают, что на самом деле происходило, когда совершалось преступление. А сегодня мы сами все слышали и оказались беспомощными свидетелями убийства. Завтра понедельник. Чтобы заниматься «пакетом» из трех убийств, нужны люди. Кто-нибудь уже выходит из отпуска?
— Нет. Только Дальмат опять будет на службе.
— Не понравится ему, что дело Димитровой началось без него. Когда работа раскручивается, всегда неприятно, что ты не в теме.
— Разумеется! Так не ходил бы гулять не вовремя.
Из тетрадей Ж.-П. Б. «Происшествия и сновидения»
1984 год.
Я часто вспоминаю своего пса Тома. Он погиб месяц назад, а я от этого заболел. Ему было девять лет, он бегал где хотел. На него наехал пикап и не остановился. Это был мой единственный друг, я ему доверял. Он всюду за мной бегал, когда я был еще совсем маленьким пацанчиком.
Никак в себя не приду. Все время чувствую жуткую пустоту, как в то время, когда его еще не было. С Томом стало полегче. Он меня подбадривал, все понимал, умница. Как мне теперь-то быть?
Однажды я пошел в супермаркет с матерью. На выходе у меня тележка была нагружена с верхом, а одно колесо, конечно, клинило. Так всегда бывает: никогда тележка не едет как надо. Я, само собой, заблудился и не мог найти кассу. И вдруг на паркинге между двух тачек увидел его. Я его сразу узнал — того парня, которого я с детства видел во сне, со спины. Он шел спокойно и не оборачивался, как всегда. Я сказал матери: «Видишь вон того парня? Только тихо — вот сейчас я узнаю, кто он такой». Она на меня посмотрела как на дурачка. Я тихонько-тихонько к нему подобрался, почти вплотную. Можно было руку протянуть и коснуться его, и тут он пошел тем же шагом, что и я. Я рванул за ним, быстрей, чем в тот раз, когда взял сумку у старухи, и он тоже рванул со старта, я от него в двух шагах, а догнать не могу. Я его окликнул, чтобы он обернулся, но тут у меня сбилась дыхалка. Он ушел, а я так и остался.
Спросил людей, куда он побежал, так эти чудаки мне ответили: как ты бежал, мы, дескать, видели, а за кем — не знаем, там никого не было. Я побрел назад с колотьем в боку. Мать спросила, за кем это я гнался. Я ответил: «За тем парнем, что шел прямо перед нами». Она говорит и смеется так противно: «Да там никого не было, малыш. Бросал бы ты курить свою дрянь. Думаешь, я не знаю, что ты куришь траву? Еще как знаю». Я взъярился по-черному, да что толку. Что они все, сговорились против меня?
Я собрался открыть замок инструментом настоящего домушника. Мать, должно быть, что-то просекла. Раньше там был замочек хреновый, такой зубочисткой откроешь, а потом она поставила штучку похитрее. Я собрал инструмент и свалил, но сам думаю: «Когда-нибудь я этот долбаный замок сделаю, а не то все взорву, только узнаю, что там в этом конверте».
Уже несколько недель мать проходит мимо моей комнаты в ванную голая, а за ней мужик. Я не выношу, когда она так себя ведет — совсем не выношу, а не глядеть на нее все равно не получается. Мужик этот не подарок. Понтуется, ездит в кабриолете, а одевается как рокер. Сдохнешь со смеху, до чего не в тему. Он, наверное, даже волосы красит.
Через пару дней я сказал матери, что мужик мне не нравится. Она ответила: «Часики-то тикают. Чем старше становишься, тем быстрей тикают. Раз проснешься утром и увидишь, что никому не нужна, хоть брось. Это уже скоро будет, и срать я хотела на твое настроение!»
Я впрямь не могу уже видеть этого мужика. Однажды ночью я встал, взял опасную бритву. У нее рукоятка слоновой кости с маленькой дырочкой, через нее я продел длинный кожаный шнурок и часто ношу на шее за спиной. Раза два эта бритвочка живо прыгала мне в руку и кой-кому кое-что повредила. С тех пор мужики знают, что со мной лучше не связываться, а так я парень спокойный. Бритва всегда остро наточена, иногда я ее пробую на палец.
Я взял и изрезал верх его понтовой тачки, а это вам не носовой платочек. Под конец на дугах одни ошметки висели. Чистая работа. Я был супердоволен собой. Потом тихонько пошел домой по аллейке, что между улицей и нашей дверью, а бритва у меня на спине болталась. Ночью там совсем темно, и с обеих сторон растет высокая туя.
Тот мужик стоял передо мной, а я и не видел. Не разглядел, что у него в руке, только с первого удара чуть мозг не вышибло. Боль невозможная. Он еще пару раз мне дал, а я стою в ауте, ответить не могу. До того я его взбесил. Мать прибежала, вопит. Мужик залез в тачку, завел. Шины шваркнули, а верх этот гребаный чуть не улетел. Я и заржал злобно. Он спрыгнул, а на земле там было бутылочное горлышко, он меня им и ткнул раз десять со всех сторон. Крови лилось, как на скотобойне. И постарался этот говнюк, всю рожу мне изрезал — и лоб, и щеки, даже челюсть проткнул! Первый раз в жизни я отрубился напрочь.
