— Какое мнение у судебного следователя?
— Как говорят жандармы, не торопится с выводами. Он тоже думает, что арестован настоящий убийца, но не так уверен. Одно дело думать, другое иметь доказательства. Словом, сейчас у них полный переполох.
Мистраль обратился к Кальдрону и Дальмату:
— Нужно не откладывая съездить в гости к этому следователю и рассказать, что есть в деле у нас.
— А как он выглядит? — Дальмат перечитал только что сделанные записи и задал такой вопрос.
Роксана Феликс взяла большую коричневую папку с этикеткой «Национальная жандармерия» и штемпелем «Не сгибать».
— Вот фотографии.
Два обыкновенных опознавательных черно-белых снимка. На одном арестованный снят стоя с табличкой, на которой написаны имя и фамилия Жан-Пьера Бриаля, рост (1,76), дата (2 ноября 2002 г.) и причина ареста (умышленное убийство). Другая фотография изображала его сидящим, в фас и в профиль. Эти снимки привлекли особое внимание полицейских. Изучая их, они пытались составить мнение об этом персонаже.
На фотографии в полный рост Жан-Пьер Бриаль имел недовольный вид. Это был человек довольно крепкого сложения с мясистым лицом, трехдневной щетиной. Глаза у него были маленькие и глубоко посаженные. Толстые пальцы с грязными ногтями держали табличку. Одет он был в запачканные грязью штаны и поношенную рубашку. На фотографии в профиль был виден его двойной подбородок, длинные темные волосы зачесаны назад и собраны в хвост.
Через несколько минут Мистраль встал и прикрепил фотографию Бриаля рядом с убитыми в Уазе. Над снимками убитых парижанок он нарисовал большой вопросительный знак.
Теперь полицейские рассматривали фото мест преступления. За столом наступила тишина. Полная сосредоточенность. Кальдрон положил фотографии убийств в Уазе рядом с парижскими.
— На первый взгляд почерк тот же. То же положение тел, ткань на лице, осколки зеркала в груди и во рту. Признаюсь, это смущает, однако… — Мистраль нарушил молчание, в котором пребывали полицейские, внимательно разглядывающие пять совершенно одинаковых изображений убийств.
— Тут задумаешься, — заметил Кальдрон. — Если не знать, что после первой серии преступник был арестован, так и скажешь, что злодей из Уазы приехал в Париж.
— Вот и мне так кажется, — признался Мистраль. — Вечером прочту дело из жандармерии и узнаю, что они говорят об этом субъекте.
Полицейские допили кока-колу, немного поговорили о посторонних вещах и ушли из кабинета Мистраля. Дальмат на пороге обернулся к комиссару и Кальдрону, которые заканчивали разговор. Мистраль вопросительно посмотрел на него.
— Я знаю, что с этими двумя убийствами на нас будут очень давить. Мое дежурство заканчивается в воскресенье, и, возможно, в этот день случится третье убийство. В общем, я на всякий случай. Мне это очень неудобно, у меня уже давно запланированы семейные дела — будет очень сложно меня кем-нибудь подменить?
— Никто не сказал, что случится третье убийство, — ответил Мистраль. — Венсан, кто на этот уик-энд свободен?
Кальдрон посмотрел на часы.
— Пятница, 22.15. С ходу, пожалуй, никого не найдешь. Если что случится, я приеду. Я весь уик-энд в Париже, это без проблем. Поль, зайдите в штаб, скажите, что я вас подменяю до утра понедельника и пусть занесут на доску мой мобильник.
Мистраль сложил документы в старую кожаную папку, а дело из Уазы — в большую пластиковую сумку. Он уже хотел позвонить Кларе, но тут зазвонил его мобильник — Клара опередила его. Она въезжала в паркинг Арлэ рядом с набережной Орфевр. Людовик, выходя из здания на встречу с супругой, размышлял, как бы так повести разговор, чтобы не зашла речь о его бессонницах.
22.15. Человек внимательно просмотрел все газеты и не обнаружил никаких упоминаний о двух убийствах. Он тщательно свернул газеты и вместе с другими бумагами кинул в ящик для бытовых отходов. Спать не хотелось, а ком в желудке теперь, когда пропал его рюкзачок, можно было отнести на счет беспокойства. Человек встал под холодный душ и долго стоял под потоком воды. В квартире от жары было нечем дышать. Он решил выйти на улицу, для профилактики выпил анальгетик. В одной футболке и бермудах человек сел в машину и включил радио.
— «Вы слушаете ФИП в Париже на волне 105,1. Сейчас двадцать два часа сорок пять минут, и ночь будет жаркой, очень жаркой. Как хорошо, что вы с нами, тем более что сейчас Диана Кралль поведет вас на прогулку по „Осенним листьям“. А пока осень еще далеко, наслаждайтесь этой прекрасной летней ночью!»
И у дикторши, и у певицы голос был так обворожителен, что человек вжался в сиденье.
Он медленно тронулся, включил ближний свет, проехал вниз по улице Сен-Лазар, миновал универмаг «Прентан», остановился на красный свет, пропуская толпу людей, торопящихся на бульвар Османа. Во всех машинах стекла были подняты, а кондиционеры включены на полную. Человек загляделся на большую афишу, где обнаженная топ-модель рекомендовала какую-то косметику, но притом так скрестила ноги и приложила руку к груди, что ее тела совершенно не было видно. Рядом с церковью Мадлен человек остановил машину на стоянке такси и дослушал песню до конца. Он вошел в бар, заказал у стойки бокал пива и пошел в туалет — они обыкновенно бывают в подвалах, и рядом с ними находится телефон-автомат. Он набрал номер радиостанции. Трубку сняла женщина. Появилась надежда.
— Добрый вечер. Вы диктор?
— Нет. Что вам угодно?
— Просто поговорить с диктором, недолго. Я ей скажу, что мне очень нравятся ее объявления, что их слишком мало, и музыка тоже чудесная. Вот и все.
— Я передам, что вы звонили…
— Нет! — чуть не в голос завопил человек. — Дайте мне говорить с ней, дайте слышать ее! — Тут он спохватился, что слишком резко переменил тон, успокоился и заговорил дальше: — Простите, пожалуйста, совсем жара замучила, так и давит… Мне, кроме коллег, не с кем поговорить. Будьте добры, всего тридцать секунд, а если разговор затянется, вы можете прервать.
— Молодой человек, я вас очень хорошо понимаю, но это невозможно. Вы же понимаете, к нам целый день обращаются с такими просьбами.
Спокойный голос телефонистки его окончательно успокоил.
— Я очень прошу вас: всего один только раз, и больше я не позвоню!
— Я передам вашу просьбу, но сегодня это невозможно.
— А завтра?
— Не могу вам сказать, но у нас есть инструкция не отвечать на ночные звонки. Всего вам доброго.
Телефонистка повесила трубку. Человек еще несколько секунд постоял с трубкой возле уха, прислушиваясь к молчанию, потом со слабой надеждой положил ее на рычаг и протер ухо. В первый раз с ним разговаривали вежливо, и это, может быть, позволяло чего-то ожидать.
Телефонистка обернулась к мастеру:
— Как думаешь, это больной все время трезвонит?
— Ну да. Разговор-то я записал, и номер, с которого он звонил, определился.
— Он еще будет звонить?
— А как же, обязательно. Дирекция велела отвечать, что ты передашь его просьбу.
— Мне показалось, он грустный какой-то, подавленный. А что ты сделаешь с записью?
— Завтра полиция придет, заберет все диски с его звонками. То-то они попрыгают ловить этого кореша!
— Хорошо бы поймали. Я так боюсь, когда кто-то прячется за телефонную трубку и не называется. Хуже нет — голос тревожный, а никакого лица ты к нему приделать не можешь. Жутко достали!
— Да чего бояться-то? Кто опасен, тот не звонит, он прямо на дело идет. А этот только разговаривает. Так что не паникуй. А если боишься, так я же тут.
— Намек поняла. Только если твоя теория правильная — опасности никакой нет, значит, бояться мне нечего, значит, и защищать меня не надо!
Человек опять сел в машину, почти умиротворенный крохотной надеждой, которую оставляло ему это «я передам вашу просьбу». Он вспомнил, как однажды, не так давно, хотел сесть в засаду перед Домом радио — посмотреть, как могут выглядеть дикторши с ФИП. Но когда он увидел, какой это огромный круглый дом со множеством входов, охранников, как там все время туда-сюда снует народ, то пришел к выводу, что это невозможно, что так его, пожалуй, и засекут. А уж этого он не хотел больше всего на свете.
