«Изжелта-зеленые березы…» Изжелта-зеленые березы Зашумели ласково и нежно. На глазах – непрошенные слезы, На душе – по-детски безмятежно. Примиренно всё опять приемлю, Вновь целуя сладко, без печали Влажно-зеленеющую землю И уста, что мне так часто лгали. 15 апреля 1913. «В вечерний час опять мечты запели…» В вечерний час опять мечты запели Былой любви томительный рассказ… О, эхо зимних бурь в живом апреле! О, стон Снегурки, плачущей о Леле, Но плачущей уже в последний раз! Воспоминанья – искристый алмаз – Опять в душе печально зазвенели, И шелестят былого иммортели В вечерний час. О чем? О ласке утомленных глаз? О долгих днях, мучительных без цели? Нет? Прошлому мы реквием пропели! И вновь мечта – ребенок в колыбели… Гремящий мир – опять, навек для нас… Но плачьте, плачьте об умершем Леле – В последний раз! 1913, весна «Вновь тот же зал, сверкающий, нарядный…» Вновь тот же зал, сверкающий, нарядный. Фонтан… цветы… слепящие огни. По-прежнему, плач скрипок беспощадный Опять привел сюда забывшиеся дни. Былое вновь вошло в зал празднично-нарядный. Зачем мы здесь? Зачем мы в этом зале, Мы, двое связанных невидящей судьбой? Ужель затем мы наши цепи рвали И нашу страсть на торжище бросали, Чтоб, как рабам, склониться головой? …Как страшно быть в роскошном, пышном зале! «Навек, навек!» поет вино в бокалах. «Навек, навек!» злорадно блещет свет. Страсть или страх в твоих глазах усталых? Презренье иль любовь в улыбке алых, Жестоких губ, вновь шепчущих обет?.. …Смеясь, поет и лжет вино в бокалах… 1913, весна. «Боже мой! Боже мой! Я молитвы забыла…» «Не за свою молю душу пустынную». Боже мой! Боже мой! Я молитвы забыла. В душе моей пусто… И темно, темно… Мечта моя крылья святые разбила… Но я нынче молюсь, как когда-то давно. Последнюю искру последнего света Стараюсь разжечь в негасимый огонь, Да не будет моленье мое без ответа: Не меня – его – своей благостью тронь. И все, что мне судил Ты благого, Пусть вспыхнет пред ним вечным лучом! Боже мой! Боже мой! Каждое слово, Каждый мой вздох – о нем, о нем!.. 1913 «Мне больше ничего не надо…» Мне больше ничего не надо. О, дайте, дайте мне уснуть! Так тяжек был пройденный путь, Так ночи ласкова прохлада… Мне ничего уже не надо. Склониться б только к изголовью – На камень, на постель, на грудь, – Мне все равно, куда прильнуть. С моей ненужною любовью Мне не сужден далекий путь… О, дайте, дайте мне уснуть! 28 мая 1913 «Небо бледнее и кротче…» Небо бледнее и кротче. Где-то звонят к вечерне… Тебе, моё одиночество, Мои песни вечерние! Вот, вспыхнут лампочки пышные, Раскроются книги любимые, А сердце заплачет неслышно: «Ах, жизнь идёт мимо!» И я над нею, унылая, — Лунатик на узком карнизе, — И тот, кого так любила я, Он ко мне никогда не приблизится! Вокруг всё молчит суеверно, Колокольные смолкли пророчества… Тебе мои песни вечерние, Моё одиночество! 1913. НА САЙМЕ «Сайма ласкает почти успокоено». Сурово нас встретила светлая Сайма. Задорные волны, серея, ревели, И в такт с перебоями лодки качаемой Свистели и пели столетние ели. И чайки стонали от счастья и страха, И падали стрелы расплавленных молний. За маленьким столиком спряталась Рауха… Лишь небо, да мы, да гремящие волны! Вся Сайма гремела торжественно-стройно Безвестного гимна суровые строфы… А сердце смеялось почти успокоенно, Забыв о пройденной дороге Голгофы. 11 июня 1913. «Хорошо прилечь под старыми соснами…» Хорошо прилечь под старыми соснами, Змейкой свернуться на старом граните, Забыть о Горации, Бальмонте, Еврипиде, Дышать Саймой и соснами Безвопросными… Хорошо следить, как волны задорные Играют в камешки, словно дети, Смотреть в глаза твои, влюбленно-покорные, И чуть слышно смеяться над фантазией вздорной: «А вдруг – мы одни на свете!» 1913, июнь |
