Ах, ты увидишь, здесь намного лучше, чем в центре матери и ребенка. С Кевином, моим первенцем, я пошла туда, в этот центр. Мне было шестнадцать, мой парень исчез в тот же день, когда я, улыбаясь, сказала ему, что жду ребенка. Я была дурой, я думала, что он обрадуется, он все время повторял, что беременная я буду очень красивая и что он напьется, когда я рожу, и вот однажды у нас не оказалось презервативов, автомат в лицее был пуст, медпункт в тот день был закрыт, и у нас не было денег, чтобы пойти в аптеку, где продадут ароматизированный благоухающий презерватив по баснословной цене. Мой парень сказал, что это не страшно, ты мне отсосешь, так ты ничем не рискуешь, но я спросила: «А я? А ты мне?» А он сказал, что ему это не нравится, его от этого тошнит и у него это плохо получается… Лучше бы я сказала «черт побери», и все. В любом случае наши отношения – это было ненадолго. Во-первых, он был груб, обращался со мной как с дрянью, и потом, когда узнал, что я беременна, я сразу не поняла, я ничего не могла поделать… Ну, впрочем, я не жалею. Кевин очень непослушный… для мальчика это нормально, но он очень милый, и он смеется, и очень ласковый. Как видишь, моя малышка не дает мне покоя, потому что все время спит, и хотя и сосет грудь, но совсем немного, а потом снова засыпает, это меня беспокоит. Когда родилась моя девочка, мой второй ребенок, все было еще хуже. Она ни на что не реагировала. Кевина я родила за полчаса, акушерка и опомниться не успела, а вторые роды длились бесконечно. Схваток у меня не было, и они только и делали, что смотрели на монитор и говорили, что что-то не в порядке, но не говорили что именно. А я просто одурела, я больше не могла, я хотела только одного – чтобы ребенок родился. Кевин остался с моей тетей, потому что в то время я жила у нее, и я пришла в роддом совсем одна. Нет, в то время приятеля у меня не было, я спала со всеми понемножку и даже не знала, кто отец ребенка, и не сразу сообразила, поскольку в первые несколько недель похудела, а когда поняла, что снова жду ребенка, делать аборт было уже слишком поздно, да я и не хотела. Акушерки были перегружены, был канун Рождества, они никогда не видели, чтобы столько женщин рожали одновременно, да еще некоторые хотели уйти пораньше, чтобы отметить праздник в кругу семьи, а у других возникли какие-то осложнения… короче, акушерки не справлялись, и интерн был очень мил, но ничего в этом не понимал, так что позвал дежурного гинеколога, который явился очень недовольный, что его оторвали от еды. Он, должно быть, собирался уйти, потому что не снял рубаху и галстук в горошек, а просто натянул халат, наверняка решив, что ему хватит на все трех минут, что если интерн его зовет, значит, он не может справиться, и все. Только дело было в другом, ребенку было плохо, схватки шли не так, как надо, у нее застряла головка или что-то в этом роде, но мне никто ничего не объяснял. Гинеколог спросил у интерна, в чем дело. Интерн с акушеркой сказали ему, что есть проблема, он на меня не взглянул, не сказал мне ни слова, склонился над рулоном бумаги с графиком схваток и сердцебиения ребенка, которое было очень медленным, и сказал что-то вроде: «Что за черт!» Он попросил щипцы и, ничего мне не сказав, ничего не объяснив, закрыл мне лицо простыней и стал вводить мне во влагалище свой инструмент, и это было так больно, что я завопила, а он крикнул: «Помолчите, если хотите, чтобы я сделал свою работу». Это длилось недолго, я сразу поняла, что он извлек ребенка из моего чрева, и я почувствовала облегчение и подумала: «Как хорошо, что это прошло так быстро, иначе бы ей было больно». Но я не слышала ее плача, а услышала громкий звук «бум», как будто что-то упало на пол, и хирург закричал: «Черт, черт, черт!» Конечно, я не видела, что там происходит, но услышала, как забегали остальные, я поняла, что хирург опустился между моих ног, почувствовала, что из моего живота как будто что-то снова вытягивают, и снова я почувствовала, как что-то выскочило из моего влагалища, как катапульта, и снова раздался шлепок. Я закричала: «Дайте мне ребенка! Покажите мне моего ребенка!» Я убрала с лица простыню и между бедрами увидела голову гинеколога. Он был весь крови, его галстук в горошек был весь в красных и белых пятнах. Я рассмеялась. Он бросил мне на живот ребенка и, поднявшись на ноги, сказал интерну: «Вам остается только ее зашить» – и ушел. А я смеялась и плакала, отчасти от боли, отчасти от радости, что мой ребенок, моя девочка, родилась, что все позади, я больше ничего не чувствовала, только облегчение. Но она почти не двигалась, молчала, не плакала, не искала грудь, и когда я приложила ее к груди, грудь все время выпадала у нее изо рта. Я знала, что это ненормально, потому что когда я прикладывала к груди Кевина, он присасывался и никак не хотел ее отпускать, щипал меня, когда я пыталась ее отнять.

Я спросила у акушерки, что с моей девочкой, почему она не сосет грудь, почему молчит, и акушерка ничего не ответила, посмотрела на интерна и сказала: «Ничего, она еще не отошла от родов», и он как-то странно улыбнулся, не по-доброму, мне его улыбка не понравилась, и начал меня зашивать. Я не знала, что у меня разрывы, я ничего не чувствовала – это нормально, когда там все так резко расширяется, – и ощутила это позже, на следующее утро. Было жутко больно, я плакала, но не могла думать ни о чем другом, кроме как о ребенке. Мне казалось, что с ней что-то не так, она не реагировала, ручки у нее безвольно свисали, как у детишек, когда они крепко спят, а она спала все время, она не открывала глазки, не открывала ротик и сосала грудь очень, очень медленно.

Через два дня, даже не предупредив меня, они перевели нас в центр матери и ребенка, и это был настоящий ад. Каждый раз, когда я просила показать мою малышку педиатру, потому что это было ненормально, что ее не показали врачу до того, как выписать меня из роддома, заведующая центром матери и ребенка отвечала, что я у нее не одна, что мне нужно набраться терпения и что я уже всех замучила.

С каждым днем дела шли все хуже. Чем больше моя малышка худела, чем более сонной она выглядела, чем настойчивее я просила, чтобы ее показали педиатру, тем больше меня упрекали в том, что я неправильно за ней ухаживаю, что родила ее слишком рано, как и Кевина, и что девушкам моложе двадцати беременеть опасно, и что нехорошо рожать детей в таком возрасте, как будто я сделала это специально! Я ведь сказала врачу, что от таблеток меня тошнит, а он мне не поверил и все равно их прописал, хотя я хотела установить спираль. Меня тошнило от них каждые два дня, и я бросила их пить и сказала себе, что презерватива будет достаточно, но поскольку парни, с которыми я спала, не всегда их надевали, я снова начала пить таблетки, и когда меня начало тошнить, я не обратила на это внимания, подумала, что это нормально, ведь я пью таблетки, а на самом деле это была беременность. Я осознала это лишь спустя некоторое время…

Прошло два дня с тех пор, как нас перевели, и я не спала, потому что понимала, что ей плохо, я боялась заснуть и оставить ее одну, но я очень устала и беспокоилась за Кевина, который жил у тети и плакал так много, что она уже не знала, что с ним делать. Проспав почти восемь часов, я подскочила на кровати, я не увидела своего ребенка, его отняли у меня, пока я спала. Медсестра сказала, что мою дочку унесли, потому что она плохо дышала. Она отправила меня в реанимацию. Я добежала до реанимации, и там мне сказали, что мой ребенок умер ночью, и когда его сюда принесли, было уже слишком поздно. Интерном была молодая женщина, она была в ярости и стала ругать меня и спрашивать, что я сделала: может быть, встряхивала ребенка, или била, или уронила? Я стояла молча, не веря своим ушам, она говорила, что мой ребенок умер и что это моя вина!

Я взревела и стала трясти ее, как тряпичную куклу, настолько я была в бешенстве. Несколько человек навалились на меня и сделали мне успокаивающий укол.