Карма посмотрел на меня поверх очков:

– Говорят, на факультете юмор не был вашим любимым предметом.

Не дождавшись ответа, он протянул мне карту и вошел в первую палату.

Она была достаточно просторной для двух пациенток, но в ней лежала только одна. Остальную часть палаты занимали два кресла и диван-кровать с подушками и пледами. Дальше располагалась смежная с палатой ванная комната, которая была ярко освещена. Я заметила в ней большую четырехугольную ванну.

В кровати лежала женщина лет сорока, желтая как лимон и невероятно худая. Ее глаза были закрыты. Карма подошел к ней, присел на край кровати и взял ее руку. Не открывая глаз, она пробормотала:

– Привет, Франц.

– Привет, Катрин.

– Уже… – она зевнула, – десять часов?

Ее было едва слышно.

– Нет, без четверти одиннадцать.

Она попыталась открыть глаза, но безуспешно.

– Я все время сплю, мне очень жаль.

– Ничего страшного. Мучительно все время дремать.

Она тихонько рассмеялась:

– Да, я не могу… смотреть фильм «Скорая помощь»… Нельзя ли немного уменьшить дозу… чтобы мне не так сильно хотелось спать… сегодня днем?

– Конечно. Когда придут Мона и Жак?

– Не знаю… После обеда.

Я открыла карту. Прочла: «Катрин Д., год рождения 1968. Вновь вышла замуж, есть дочь. Рак поджелудочной железы». Диагноз был поставлен шестнадцать месяцев назад, и МРТ показала, что у нее метастазы повсюду. Шестнадцать месяцев?! Она должна была уже давно умереть.

– Вам что-нибудь нужно? – спросил Карма.

Катрин покачала головой. Затем открыла глаза, как будто что-то вспомнила, и подняла руку:

– Да, нужно… Я должна была вас об этом попросить… но забыла…

– Да?

– Когда… когда Моне будет восемнадцать…

– Да. Я отдам ей тетрадь.

Катрин снова улыбнулась, ее рука устало соскользнула с руки Кармы.

– Вы не забудете…

– Не забуду. Только нужно найти, в какой ящик я ее положил.

Лицо Катрин прояснилось, и ее бормотание перешло в беззвучный смех.

Он начал ей что-то нашептывать, и мне показалось, будто я слышу шум прибоя. Я обернулась. Напротив кровати, над столом, на котором стоял компьютер, лежали книги и DVD, в перегородку был встроен плоский большой экран. На галечный пляж набегали волны, потом снова отступали.

– Я зайду еще сегодня после обеда, чтобы поговорить с Моной и Жаком.

– Она… с ней все в порядке, а вот Жак… Она сказала, что он все время плачет… у меня сжимается сердце… я сказала ему, что мне не страшно… А он…

– Он боится вас потерять.

Катрин ничего не ответила. Казалось, будто она перестала дышать, но потом сделала глубокий вдох и открыла глаза.

Белки ее глаз были желтыми, как и ее кожа. Она протянула руку к ночному столику. Карма взял оттуда поилку и поддержал женщину, чтобы она попила.

– Люди… все равно теряют друг друга, так или иначе… Еще очень рано, я знаю… но это всегда происходит слишком рано. И потом, так даже лучше… Я не хочу, чтобы он еще долго видел меня такой… И я считаю… что лучше уйти первой… Я эгоистка, правда?

– Да, но я об этом никому не скажу.

Глаза Катрин остановились на мне. В течение нескольких секунд мне казалось, что она смотрит на меня и не видит. И потом, совершенно внезапно, она сказала:

– Здравствуйте… Мы не знакомы…

– Я Джинн Этвуд, новый интерн.

Я выпалила это очень быстро, я не хотела, чтобы «Франц» успел вставить какой-нибудь комментарий.

– Добро пожаловать… Вам здесь… понравится…

Она закрыла глаза и через несколько секунд начала тихонько похрапывать.

Карма осторожно положил руку Катрин на кровать.

Мое горло сжалось, и внезапно я их возненавидела, обоих.

Когда мы вышли, я спросила:

– С каких это пор рак поджелудочной железы лечат в гинекологическом отделении?

Он посмотрел мне прямо в глаза:

– Мы не в гинекологическом отделении… И женщин, которых лечишь, не выбираешь. Это они нас выбирают.

– Что это за… палата?

– Что вы имеете в виду?

– Диван, огромный телевизор, компьютер, ванная… Она что, здесь живет?

Он вздохнул:

– Это прощальная палата. Плакаты, подушки, пледы принадлежат ей и ее семье, а все остальное… мебель находится здесь постоянно. Пациенты на последней стадии, которые не хотят умирать ни в отделении реанимации, ни у себя дома, приезжают сюда. Это не так тяжело для их родных. Ее муж или дочь могут остаться здесь ночевать, если захотят, днем здесь всегда дежурит медсестра, а ночью – дежурный врач. Впрочем, пожалуй, я должен сообщить дату вашего дежурства. Даже если вы здесь не останетесь, одно дежурство вы проведете.

Черт!

– Дежурный врач? Здесь?

– Да. До прошлой недели у нас было как раз восемь врачей, но одна рожает через две недели, так что мы договорились отпустить ее на пару-тройку месяцев, пока малыш немного подрастет.

Неужели он собирается заставить меня провести ночь в этой палате? Нет, он явно сумасшедший.

– Еще вопросы? – наконец спросил он.

Я указала на дверь палаты:

– Мадам Л…

– Катрин.

– Да, Кат… почему вы зовете их по имени?

– Некоторые пациентки хотят, чтобы их называли по имени. Я соглашаюсь на это только с условием, что ко мне они будут обращаться тоже по имени. Если они зовут меня «доктор», я называю их «мадам».

А как же маленькая медсестра?

– Понимаю… Значит, Катрин… Она… Она знает, что у нее? Она знает, что ей недолго…

– Недолго осталось? Конечно. Она знает об этом с тех пор, как принесла мне результат МРТ. Замечательный врач, который поставил диагноз, сообщил об этом не ей, а мужу, добавив, что ей осталось не больше трех месяцев. Вы наверняка прочитали, что с тех пор прошло уже шестнадцать месяцев. Первый год она с удовольствием ездила по Европе с дочерью и мужем, совершая короткие поездки по неделе, отказавшись от операций и процедур. Уже два месяца, как она не может выходить из дома, и ей устроили госпитализацию дома. Здесь она всего две недели.

– Понимаю. Ее родные больше не могли.

– Вовсе нет, это она больше не могла видеть их взаперти, как заложников в доме вместе с ней. Здесь если она не хочет их видеть, то может сказать, чтобы они не приходили. Они знают, что она не одна. Им не приходится простаивать под дверью и слушать, дышит она или нет.

– Да, но если не…

Он поднял бровь:

– Что?

– Время смерти не выбирают…

Теперь приподнялись уголки его губ. Я не понимала, что заставило его так улыбнуться.

– Это так. Об этом с ними поговорили в тот день, когда она сюда приехала. Они живут неподалеку. И потом, жизнь есть риск. Она предпочитает, чтобы они жили.

– Сколько времени…

– Я врач, красавица, я не прорицатель. Обычно я называю момент смерти лишь после того, как он имел место.

Несколько секунд я стояла молча, сама не знаю почему.

Он посмотрел на часы, и я наконец произнесла:

– Но ее семья…

– Нам нужно поторопиться, нас ждут два ДПБ. Поговорим об этом позже, хорошо?

Он взял из моих рук карту, положил ее на один из столов и вошел во вторую палату.

В этой палате стояли две кровати, две люльки, одна решетчатая детская кроватка. И детский манеж. По всему полу были раскиданы игрушки. В кресле сидела девушка, которой на вид нельзя было дать и семнадцати лет, и кормила грудью черноволосого ребенка. В манеже лежал почти голый малыш и всеми силами тянулся вверх, пускал слюни и смеялся. На одной из кроватей лежала молодая женщина двадцати – двадцати двух лет и давала соску другому малышу.

– А это что? Филиал центра матери и ребенка?

Сама того не заметив, я произнесла это вслух.

Женщины подняли головы и почти одновременно воскликнули:

– Вовсе нет! Это намного лучше!

– Здравствуйте, дамы, – сказал Карма. А затем он присел на четвереньки, нос к носу с будущим атлетом. И ребенок звонко рассмеялся.

И вдруг это пронеслось у меня в голове. Я на мгновение остолбенела. Я сразу не поняла, в чем дело, потому что это промелькнуло во фразе, и я не обратила на это внимания, но он назвал меня красавица.