– Да. И это еще мягко сказано… – Я поколебалась. Он ждал, что я продолжу. – Это совсем не похоже на то, что я видела прежде…

Я наклонила голову в сторону двери.

– То, что вы видели прежде? Это нормально. Это другая медицина. Впрочем, как вам наверняка известно, я не гинеколог, а врач общего профиля.

– Да. Мне сказали. У вас…

– Нет ни дипломов, ни привычек гинекологов из больницы. И веду я себя иначе.

– Понимаю.

На его лице появилось недоверчивое выражение.

– Мм-м-м… Не уверен, что вы меня понимаете…

Я заметила, что он все еще держит мою руку в своей. Покраснев, я отняла у него руку.

Он никак не прокомментировал мой жест и продолжил:

– У меня нет никакого желания держать вас тут силой, а тем более заставлять работать так, как работаю я. Это было бы непродуктивно, это бы только навредило пациентам. Нельзя лечить людей против своей воли.

– У меня вообще нет никакого намерения лечить кого бы то ни было… насильно, – сказала я, защищаясь.

Он улыбнулся:

– Это совсем не то, что я хотел сказать. Однако это неважно. Наша проблема заключается в следующем: вам нужно провести полгода в отделении неотложной помощи, чтобы завершить стажировку. А мне нужен интерн, который бы помогал мне в моей работе.

– Не уверена, что я тот интерн, который вам нужен.

– Я тоже не уверен, – ответил он, покачав головой. – И ваша искренность делает вам честь. Однако назначение сделано, все в курсе. Если вы уйдете, у меня никого не останется, а вы рискуете прождать полгода в бездействии, пока не получите новую должность. Так что я вам предлагаю… попытаться наладить сотрудничество.

– К… как?

– На протяжении недели вы будете следовать за мной, как тень. Я попрошу вас записывать все, что вы видите. Каждый вечер вы будете зачитывать мне свои записи, делать любые замечания и высказывать любую критику, касающуюся работы нашего отделения. Вы перечислите все, что вызывает у вас недоумение, все, что вас шокирует, все, что кажется невыносимым, все, что вас пугает. Все, что вызывает у вас протест. А я сделаю все от меня зависящее, чтобы учесть это и приспособиться к этому. Я постараюсь показать вам, что за время, потраченное на эту работу, вы кое-чему научитесь. Если к концу недели вы придете к выводу, что наши разногласия непреодолимы, я не только отпущу вас, но и без разговоров признаю ваш семестр пройденным. И в ближайшие полгода вы сможете заниматься чем хотите.

– Я не понимаю. Какой вам интерес меня отпускать?

Он мягко рассмеялся и покачал головой:

– Для меня нет никакого интереса в том, чтобы держать вас против вашей воли, поймите же! Мне нужен помощник, а не враждебный интерн, который будет мстить за свое унижение, срываясь на персонале и пациентах. Если вы решите уйти, с моей стороны будет глупо вас удерживать. Зато если у вас возникнет желание остаться, от этого выиграют все. Вы, я – все.

– Что заставляет вас думать, что я решу остаться?

Он скрестил руки на груди и вздохнул:

– Ничто. Поскольку у меня тоже есть… характер, я тоже не уверен, что смогу с вами ужиться. Но я прагматик, а вы – блестящий интерн. На этой службе у меня было множество замечательных интернов, но ни у одного из них не было вашего… – он склонил голову набок, подыскивая нужное слово, – вашей родословной. Чаще всего мои интерны были похожи на меня, каким я был лет тридцать назад. Они не были ни хорошими учениками, ни чистыми продуктами институтского образования, как вы. Но здесь они многому научились. Те, кто сюда приходит, многому учатся, а также многому учат нас.

В его голосе не было ни иронии, ни вызова. Только странное сочетание усталости и грусти. Как будто он был спокоен и готов к тому, что я отклоню его предложение. Во мне резко вспыхнула ярость, мне захотелось укрыться от его глаз. Я скрестила руки и ноги и перевела взгляд на окно, затянутое прозрачной пленкой:

– Кто сказал, что вы меня не обманываете? Что говорите все это не для того, чтобы просто оставить меня здесь, чтобы я вкалывала за вас? Кто сказал, что в конце вы не откажетесь засвидетельствовать мой семестр? Кто сказал, что я могу вам доверять?

Я думала, что он потеряет терпение, вознесет руки к небу, обратится к своим богам, твердо поставит меня на место и обругает, но он разнял руки, положил ладони на бедра и устало покачал головой:

– Вы правы. Я не могу вам дать никакой гарантии. – Он поднялся и засунул руки в карманы халата. – Я попрошу Коллино найти вам назначение в другое место.

Он повернулся ко мне спиной и направился к двери. Я вскочила:

– Почему вы это делаете?

Уже положив ладонь на ручку двери, он удивленно обернулся:

– Что именно?

– Почему не пытаетесь…

Я поколебалась, ведь точно не знала, что хочу сказать. Он завершил фразу вместо меня:

– Сделать так, чтобы последнее слово осталось за мной? Убедить вас, угрожать, обругать вас?

– Да.

Он вздохнул:

– Мне очень жаль, я слишком устал, чтобы вам это объяснять.

Тогда терпение потеряла я:

– Но я хочу понять!

Он широко улыбнулся, как кот в «Алисе в Стране чудес». И эта улыбка оказалась заразительной. Я с трудом сдерживала себя, чтобы не улыбнуться, и поняла, что он это заметил.

– Все зависит только от вас.

У меня на мгновение пропал дар речи, а потом я сказала:

– Неделя?

– Неделя. Вы будете делать все, что я скажу. В обмен на это…

– Я могу озвучивать любую критику, которая у меня появится?

– Любую.

– И потом, если я не захочу здесь оставаться, я обрету свободу?

Он помолчал долю секунду и сказал:

– Что бы ни случилось, вы получите свободу.

Я покачала головой. Мне говорили, что он всегда держит слово.

– Хорошо. Что вы хотите, чтобы я делала?

Он указал на тетрадь в линейку, которую я положила на стол:

– Продолжайте писать свое сочинение.

И он вышел, чтобы позвать следующую пациентку.

Весь день до вечера я усердно записывала все подряд. У меня всегда была исключительная память, но столько всего нужно было запомнить, а я практически разучилась писать (вот что происходит, когда только и делаешь что стучишь по клавиатуре) и боялась упустить важные вещи. Я хотела показать ему, что все вижу, что у меня тысяча замечаний касательно его поведения, которое я всегда считала сомнительным… Ну, по крайней мере, довольно часто.

Последняя утренняя пациентка вышла из кабинета в половине второго дня. Консультации должны были возобновиться через час. Карма предложил мне пойти с ним пообедать в интернат, но я отказалась. Он не стал настаивать, и я осталась в кабинете, чтобы записать все, что увидела и услышала, но прежде всего чтобы снабдить все это своими комментариями.

Когда я снова услышала его голос (он обращался к Алине), было уже без четверти три, а я все писала. Он зашел посмотреть, что я делаю. Я остановилась и сказала, что готова. Я не хотела, чтобы он подумал, что я не справляюсь.

Каждый раз, когда он выходил за новой пациенткой, я стояла у входа в кабинет и улыбалась. Он представлял меня женщине и спрашивал у нее, разрешает ли она мне присутствовать на консультации, добавляя, что я буду делать записи, но что ее частной жизни ничто не угрожает. И что, само собой, она может в любой момент попросить меня выйти.

Но ни одна из женщин этого не сделала.

Когда консультации закончились, он спросил, не хочу ли я сходить домой и прийти сюда позже, чтобы подвести итог дня. Я посмотрела на часы. Было шесть вечера. У последней пациентки встреча была назначена на половину пятого. Она вошла в кабинет в четверть шестого, и он продержал ее сорок пять минут. Я отпросилась у него на минутку, вышла и включила мобильный. Ни одного эсэмэс, но три голосовых сообщения. Раздраженная и уставшая, я их выслушала. Первое – от подруги, Доминик: Как дела на новой службе, дорогая? Второе – от моего преподавателя, который приглашал в гости. Третье сообщение оставила Матильда Матис, местный представитель фармацевтической компании «WOPharma»: предлагала мне опробовать эндоскоп, который она представила несколько месяцев назад акушерам-гинекологам частных клиник Турмана, и спросила, как продвигается мой анализ клинического исследования. Как же она меня бесит. Анализ никак не продвигался. В папке была сотня дел, и я их еще не открывала, я подумала, что времени достаточно, первое собрание презентации состоится… не знаю когда, но я узнаю об этом за несколько дней.