Я увидела, как он открыл дверь и вышел на лестницу, я нагнала его на лестничной площадке и крикнула:

– Объясните мне!

Он остановился:

– Что вам объяснить?

– Она действительно забеременела во время приема таблеток?

– Конечно, ведь он нам сама об этом сказала! И если бы та дура ей поверила и поставила ей спираль, а не прописывала снова те же самые таблетки, она бы в нас сегодня не нуждалась!

– Но откуда вы знаете, что она говорит правду?

Он поднял глаза к небу и глубоко вздохнул:

– Бог мой, подумайте хотя бы две секунды! Нельзя лечить мужчин и женщин, исходя из принципа, что они лгут!

– Что? Вы считаете, что ваши пациенты никогда не лгут?

– Нет, я считаю, что они лгут постоянно, но не всегда там, где я думаю. И я думаю, что, даже если они лгут в деталях, они не лгут, когда говорят о своих чувствах. На протяжении двадцати лет каждый раз, когда я принимаю беременную женщину, которая забыла принять таблетку, она признается в этом сразу, до того как я успеваю ее спросить, потому что она на себя злится. Она чувствует себя виноватой, и ей необходимо об этом сказать. Но те, кто не забывал пить таблетки, – они в ярости, потому что они все делали правильно. Как эта молодая женщина. Спонтанные овуляции при регулярном приеме таблеток – это возможно. Это доказано. Мне очень жаль, что вы об этом не знали.

Тут я взорвалась:

– Довольно! На протяжении пяти лет я была лучшей ученицей, у меня фотографическая память, я записывала все лекции, я помню все разговоры с преподавателями и руководителями! Как могло получиться что я этого не знаю?

Я поднялась на одну ступеньку выше, к нему.

Он смотрел на меня вытаращив глаза. Должно быть, он думал, не пьяная ли я, не брежу ли, раз говорю такие вещи, но он не улыбался, не скорчил презрительную гримасу, которую мне приходилось видеть триста тысяч раз по любому поводу. Нет, он вздохнул, опустил плечи и сказал:

– Вы не можете знать того, чему вас не учили. И учить в черных очках вы тоже не можете.

– Что вы такое говорите?

Он спустился на одну ступеньку вниз, ко мне:

– Я говорю о вашей надменности, тщеславии, напыщенности, которыми вас наградили, старательно унижая и вызывая чувство вины. Я говорю о том, что преподаватели, с которыми вам приходилось иметь дело, деформировали вашу личность, превратив вас в робота. Вот об этом я говорю.

Я запрыгнула на ступеньку и оказалась с ним нос к носу, так близко, что мне казалось, что я брызжу слюной в его лицо.

– Но, черт побери, не может быть, чтобы другие постоянно ошибались, а вы всегда были правы! Врачи не могут намеренно мучить больных. Так что прекратите считать себя центром вселенной и лучшим женским врачом на планете!

Он ничего не говорил. Только смотрел на меня. Мне казалось, что я излила на него весь свой гнев, – и была готова к тому, что он меня прогонит. Он покачал головой.

– Вы правы, – спокойно сказал он.

Он развернулся и стал подниматься вверх по лестнице.

Мерзавец!

– Но даже спирали подводят!

Он остановился:

– Что вы имеете в виду?

– Она могла оказаться в положении, как ее соседка по палате.

– Конечно, могла. Но тогда никто не обвинял бы ее в том, что она лжет, или в том, что она полная дура. Что до ее соседки, то в том, что она забеременела, виновата не спираль.

– А кто тогда виноват? Святой Дух?

– Вы разве не читали карту?

Я порылась в памяти, памяти, которая никогда меня не подводила, и поняла, что три аборта – это черная дыра, бездонная, и что я помню лишь то, как прижимала маску к незнакомому лицу и как смотрела на бегущую по трубке кровь и руку Кармы, которая ходила взад-вперед, как будто он ершиком чистил бутылку. Я ничего не могла вспомнить, и услышала его голос:

– За полгода я делаю аборт уже четвертой пациентке того негодяя. Трем другим он извлек спираль и предложил прийти позже, чтобы вставить новую. Он был обязан оставить спираль на месте. Но нет, он оставил их без защиты и, ожидая, пока они придут в следующий раз, посоветовал «воздержаться или быть осторожнее». Мадам В., например, пришла к нему потому, что боялась, что ее спираль утратила свою эффективность. Вместо того чтобы успокоить ее и поставить ей другую, этот мерзавец извлек у нее спираль и отправил ее на все четыре стороны, сказав, что в ее возрасте ей уже нечего опасаться! Сколько ей лет?

– Со… сорок шесть. Действительно, в этом возрасте…

– У нее менопауза? – сухо парировал он.

– Н-нет.

– Она монахиня? Лесбиянка? Она живет одна?

– Нет…

– Нет! И я готов биться об заклад, что она время от времени занимается любовью и этот вопрос ее беспокоит, а может быть, и ее мужчин, раз уж она испугалась, что спираль ее больше не защищает! Но этот негодяй об этом не подумал. Или подумал, но сказал себе: «Плевать!» А вы, что вы об этом думаете? Что это мелочь?

– Нет… нет, это… ошибка. Каждый может ошибиться.

Его лицо было совсем близко от моего.

– Четыре пациентки за полгода. Если это случается единожды, то это, возможно, ошибка. Если это повторяется – это преступление.

Подойдя к двери кабинета, он обернулся и ледяным тоном сказал:

– Помните, что на протяжении нашей пробной недели вы должны делать все, о чем я вас прошу?

Я смерила его взглядом. Если он думает меня напугать…

– Помню. Что вы хотите, чтобы я сделала?

Я заметила, что он подавил улыбку.

– Я хочу, чтобы вы навели порядок в моих ящиках.

– Простите?

– Вы меня слышали. В этом кабинете три выдвижных ящика. Наведите в них порядок.

– Но… как?

– Как хотите. Сами разбирайтесь.

И он исчез в кабинете консультанта.

Чертчертчерт. Как справиться с этой каторжной работой? Этот тип самый осточертелый из всех осточертелых руководителей, которых мне приходилось терпеть, пока я была экстерном. Были такие, что отправляли тебя за результатами анализов, заставляли приносить кофе, говорили, что, если с ними переспишь, это хорошо отразится на твоей карьере и даже вообще тебе от этого станет лучше (и тогда нужно было просто ответить: «Почему нет, но я жду результат анализа своей крови на серологию[24], у меня много партнеров, и у меня аллергия на латекс», чтобы тебя оставили в покое). Разумеется, были и такие, которые мучили просто ради того, чтобы мучить, красивая женщин, а, которая занимается медициной, – уже бедствие, их слишком много развелось, но сейчас чем больше им хочется оперировать, тем больше им стоит показать, что хирургия – мужское дело. Посмотрим, простоит ли она на ногах в операционной восемь, десять, двенадцать часов подряд со скальпелем в руке, не попросившись при этом выйти, эта девчонка.

Я всех их видела, всех слышала, всех ставила на место. Результаты анализов и рентгеновские снимки лежали на столе, еще до того, как они просили их принести. Кофе был готов до того, как они о нем вспоминали. А что до того, чтобы простоять восемь часов в операционной, то кто начал шататься уже через три четверти часа и наконец, пристыженный, попросил одну из медсестер дать ему penilex с мешочком на кончике, после того как намочил свои трусы, штаны и ботинки? Парень, а не девчонка. Да, я кофе не пила. Но мочегонные средства не имеют вкуса, а этот придурок совершенно растерялся и выпил три чашки.

Но разбирать ящики?

Мне хотелось хлопнуть дверью, но я сдержалась, не хотела, чтобы он понял, что ему удалось вывести меня из себя.

Я перешла на «половину для осмотра», открыла кран и намочила руки и лицо, чтобы успокоиться.

Обвинять коллегу в убийстве – как будто это он трахался без всяких предосторожностей.

Я подняла голову. В зеркале на меня смотрело лицо мадам В.

Проклятие.