За тебя! За первые встречи, За примятый букет фиалок, За тебя в сегодняшний вечер Я до дна буду пить бокалы. За года, что чернее тучи Над любовию нашей плыли, За обрывки дорог колючих, Тех, что нас с тобой не сломили. За любовь, что в огне пожаров Лишь спокойней и крепче стала, И за сына — лучший подарок — Я до дна буду пить бокалы. За тебя! За счастье, что с бою Я у жизни отвоевала. И за четверть века с тобою — Я до дна буду пить бокалы… «На чердаке, где выел все дотла…» На чердаке, где выел все дотла Однажды взбунтовавшийся огонь, Гам горлинка гнездо себе свила. И ты ее, о, человек, не тронь! Не знаю, было ль людям здесь дано Простое счастье, что светило в дом, Но ныне сквозь разбитое окно Живая радость рвется напролом. Пищат птенцы, растягивая рты, И горлинка воркует о любви… О, человек, будь милосердным ты, Оставь им жизнь и сам светлей живи. Но дом разрушат, в щепы разнесут, Построят новый… Так придет беда… Исчезнет птичий ласковый уют, Не будет больше теплого гнезда. «Я не могу сказать, что счастья мало…» Я не могу сказать, что счастья мало, Что страх и боль мою пронзили грудь, Но словно тень какая-то упала На мой спокойный и веселый путь. И от нее избавиться нет мочи, И объясненья ей как будто нет, Но иногда, проснувшись теплой ночью, Я на подушке вижу мокрый след. Зачем теперь во сне я плакать стала? И что томит и мучает меня? Ведь все, как было. Все же тень упала На прежний путь звучанья и огня. Суметь бы, непонятное отбросив, Принять умом и примириться с тем, Что день за днем моя проходит осень И мало неоконченных поэм. В какой-то миг Господь окончит тоже Поэму жизни солнечной моей… Успеть бы только прошептать: «О, Боже Ведь я была счастливей всех людей». «Снова вихри бездомных строчек…» Снова вихри бездомных строчек Не дают покоя ночами, Беспокоятся и хлопочут: «Что же ты придумаешь с нами? Собери нас всех до рассвета, Прикрепи поскорей к бумаге, Чтобы стали мыслью согреты Все шальные слова-бродяги. Чтобы слов воздушное тело И живым и горячим стало, Чтобы каждая строчка пела И в любую жизнь проникала». Но слова, точно дети прытки, Не могу подчинить их форме, Мы играем всю ночь в ловитки, Только их не сделать покорней. Не поймать, не связать размером, Вытекают из рук водою… А с рассветом уныло-серым Я сама становлюсь другою. И почти забываю звоны, Что всегда ночами колдуют, Лишь слежу, как день монотонный Убивает душу живую. Руки
Были руки веселы и тонки, Для работы — никакой сноровки, И казалось всем, что из девчонки Будет жизнь свободно вить веревки. Но когда в жестоком поединке Захлебнулись звоном наши шпаги, Самые заветные тропинки Уступила жизнь моей отваге. Эти руки отдыха не знали, Но трудились радостно и строго, Теплое гнездо себе свивали, Выводили сына на дорогу. И бросали в небо, прямо к звездам Пригоршни моих стихотворений, А теперь взмолились: дайте отдых, Дайте лечь спокойно на колени, Тихо перелистывать страницы Старой книги, что не раз прочла я, Спицею постукивать о спицу, Прошлое с улыбкой вспоминая. Нет, я знаю, что вы ждете руки, Как бы вы смертельно ни устали, Чтоб лицо в вас зарывали внуки, Жалуясь на первые печали. Чтоб и внукам дать с собой в дорогу Всю любовь, всю нежность без предела, Все, что сыну было слишком много, Все, что я растратить не успела. «О, прекрасная осень моя!..» О, прекрасная осень моя! Осень в радостно-пряных снах… Никогда не поверю я, Что бывает лучше весна. Что весной? Наивный восторг От луны, цветов и поэм, И влюбленностей милый вздор, Что любви не сродни совсем. Нет, теперь, лишь в эти года Знаю глубже цену веще й, Цену отдыха и труда, Цену нежной ласки твоей. Цену крепкой дружбы навек И пожатья верной руки… Ничего, что не тает снег, Покрывая мои виски. Я годов серебряный свет Доверяю всем зеркалам… И за шалый весенний бред Зрелых лет своих не отдам. |
