- Деточка моя!

Карл подхватил ее и удержал. Рядом с Эпом были Тед и Лерой, а он даже не двигался. Он смотрел прямо в могилу и ни слова не сказал. Лерой снова чуть не ревел, а я глядела на его выбившийся вихор, чтобы не зареветь самой и не подумали бы, что я плакса. Платье не помогало ничуть, от него одного можно было заплакать.

После того, как гроб засыпали, мы все пошли домой. Соседи и родственники приехали аж из Гаррисбурга и привезли еды. Уж не знаю, зачем, ведь никому кусок в горло не лез. Эп принимал всех со скорбным достоинством, а Флоренс - почти с удовольствием, ведь с ней все носились как с матерью усопшей, но было ей, конечно, и горестно. У Флоренс часто все так перемешивалось.

Когда стемнело, люди начали расходиться, и мы наконец остались одни. Кэрри накрыла стол, чтобы попытаться заставить нас, детей, поесть. Карл достал фруктовый хлеб и положил ломоть мне на тарелку.

- Смотри, маленькие красные кусочки - это вишни в сахаре. Попробуй, это вкусно.

- Не хочу, пап. Я не голодная.

Я повозила еду по тарелке, чтобы вид был такой, будто я что-то съела. Прошло достаточно времени, все убрали со стола, и мы пошли спать.

Прежде чем пойти к себе, я заглянула в комнату Теда и Лероя. Между их двумя кроватями на стене висел красивый и причудливый кусок шелка с гроба. Красными розами на нем было написано «Мама». Лерой был под одеялом, только его глазищи оттуда видно было. Тед сидел на кровати.

- Эй, ребята, я пришла пожелать вам доброй ночи. Этот знак тут красиво висит. Может, завтра пойдем на пруд или еще куда-нибудь? Или чем-нибудь займемся, все втроем.

Тед посмотрел на меня, совсем как старик.

- Давай. Мне сказали, завтра не надо идти на станцию «Эссо». Пойду с тобой на пруд.

Лерой ничего не сказал и снова стал плакать.

- Я хочу, чтобы мама вернулась. Они сказали, ее Бог забрал. Враки это все! Бог не делает таких злых дел, а если делает, я его не люблю. Раз он такой добрый, пусть вернет мне маму!

Так он и вопил, и Кэрри торопливо вошла в комнату, села на кровать и обняла Лероя, чтобы утешить его. Выдала ему трескучую речь насчет Бога, и что пути его неисповедимы, потому что мы всего лишь люди, а люди все тупицы по сравнению с Богом Всемогущим. Лерой уже больше не плакал. Кэрри поднялась и сказала, чтобы я шла в кровать и оставила мальчиков в покое. Лерой взглянул на меня, но я могла только сдаться, потому что она ни за что не хотела, чтобы я оставалась там. Тед свернулся в своей кровати, закрыл глаза, и выглядел так, будто бы ему было сто лет. Кэрри погасила нашу голую лампочку, и больше не слышалось ни звука.

Я недолго оставалась в кровати. Не могла я спать, думая, как там тетя Дженна под землей. Что случится, если она откроет глаза и увидит только темноту, протянет руку и нащупает шелковую обивку в гробу? Она от этого достаточно напугается, чтобы снова умереть. Кто знает точно, что мертвые не открывают глаза и не видят? Никто не знает, каково это - быть мертвым. Может, лучше бы посадили ее на стул, рядом с другими мертвецами. Правда, я видела однажды корову, более чем мертвую, и от этого в мыслях у меня стало только хуже. Неужели тетя Дженна будет теперь пахнуть, как та корова, станет черной, вонючей и полной червей? Я не могла даже подумать о таком, сразу выворачивало. Это ведь только у животных, с людьми же так не бывает? Неужели и со мной однажды будет так же? Нет уж, только не со мной. Я-то умирать не стану. Плевать, что все говорят, а я вот не буду. Еще не хватало - лежать на спине под землей, где всегда темно. Только не я. Не закрою глаза, и все. Если закрою, то могу уже и не открыть. Кэрри уже спала, поэтому я выбралась из кровати и украдкой прошла в гостиную, где на стенах были облупившиеся зеленые обои с рисунком из белых гардений. Я собиралась быстро выбраться на крыльцо и посмотреть на звезды, но не получилось, потому что Эп и Карл были в комнате, и Карл обнимал Эпа. Он обнял его обеими руками, и все время гладил его по волосам или прижимался щекой к его голове. Эп плакал, совсем как Лерой. Я не могла понять, что они говорили друг другу. Пару раз я слышала, Карл говорил Эпу, что он должен держаться, и все, что тут можно поделать, только держаться. Я боялась, что они увидят меня, когда будут вставать, и снова поспешила к себе. Никогда раньше я не видела, чтобы мужчины обнимались. Мне казалось, все, что им разрешается делать - это пожать друг другу руку или подраться. Но, если Карл обнимал Эпа, может, это и не было против правил. Насчет этого я не была уверена, поэтому решила никому про это не рассказывать. Я-то была рада, что они могут обняться. Может, все мужчины так делают, когда людей вокруг нет, чтобы никто не узнал, что вся их грубость - это так, для вида. А может, так делают, когда кто-нибудь умрет. Ничего тут нельзя было сказать наверняка, и это меня беспокоило.

На следующее утро небо было все в черных тучах, и нам пришлось целый день сидеть в доме. Дождь все лил, и трещина около кухонного стола снова открылась, поэтому Тед пришел с дощечками, чтобы ее заделать. После бури небо оставалось темным, но на горизонте появилась великолепная радуга. Мы все долго глядели на нее и молчали, потом снова зашли в дом. Эп остался на крыльце, чтобы поглядеть на радугу. Лерой хотел поспорить со мной, что я не смогу найти горшок с золотом на ее конце, а я ему сказала, что это глупый спор, потому что одной радуги достаточно.

Черил Шпигельгласс жила с другой стороны от леса. Ее папа продавал подержанные автомобили, и у них было больше денег, чем у всех остальных в Долине. Черил ходила в платье, даже когда это было не обязательно. За это я терпеть ее не могла, плюс она все время подлизывалась к взрослым. Кэрри ее любила, говорила, что она вылитая Ширли Темпл^{8}, и почему я так не выгляжу, а шатаюсь по полям в драных штанах и грязных футболках. Черил и я были с первого класса вроде как подруги, и иногда мы играли вместе. Кэрри чуть не визжала от радости, как собака, которой бросили кость, каждый раз, когда я уходила к Шпигельглассам. Она считала, что я вращаюсь в приличном обществе, и еще надеялась, что Черил повлияет на меня к лучшему. Лерой обычно болтался рядом. Ни Лерой, ни я терпеть не могли, когда Черил возила своих кукол в колясочке, поэтому в такие кукольные дни мы держались подальше.

Однажды Черил решила поиграть в медсестру, и мы повязали салфетки на головы. Лерой был пациентом, и мы разукрасили его йодом, чтобы он был похож на раненого. Медсестрой я быть не собиралась. Если уж кем-то быть, так доктором, чтобы всеми командовать. Я сорвала с головы салфетку и сказала Черил, что я новый доктор в этом городе. Ее лицо исказилось.

- Ты не можешь быть доктором. Только мальчики бывают докторами. Пусть Лерой будет доктором.

- Шпигельгласс, балда, ведь Лерой меня тупее. Я буду доктором, потому что я умная, а девочка или нет, это неважно.

- Вот еще! По-твоему, ты можешь делать то, что мальчики, но ты будешь медсестрой, и все тут. Дело не в мозгах, мозги тут вовсе ни при чем. Важно тут, мальчик ты или девочка.

Я толкнула ее и стукнула разок. Еще эта Ширли-Темпл-Шпигельгласс будет мне указывать, могу я быть доктором или не могу! Никто мне указывать не будет. Конечно же, я не хотела стать доктором. Я собиралась стать президентом, только пока помалкивала. Но, если я захочу стать доктором, то стану, и никто мне не будет говорить, что не стану. Дальше, конечно, завертелось. Черил, хлюпая носом, побежала к маме и показала, что я разбила ей губу. Этель Шпигельгласс, мама-квочка, вылетела из дома, на котором были настоящие алюминиевые тенты, схватила меня за футболку и сообщила все, что обо мне думает, для меня довольно нелестное. Она сказала, что теперь мне целую неделю не разрешат видеться с Черил. Вот и отлично! Я не хотела видеться ни с кем, кто говорит мне, что я не могу быть доктором. Мы с Лероем отправились домой.