Кэрри была вся красная, и вены у нее на шее вздулись. Все это было похоже на фильм ужасов для одной актрисы, она колотила по столу, и меня тоже колотила. Она схватила меня за плечи и стала трясти, как собака трясет тряпичную куклу.

- Задавака, ублюдок, стерва! Еще живет в моем доме, у меня под крышей - да ты бы сдохла в своем приюте, кабы я не вытащила тебя оттуда и не нянчилась бы с тобой день и ночь! Приходит сюда – так корми ее, ухаживай за ней, а выходит на улицу – и меня же она позорит! Не будешь вести себя как следует, так я выкину тебя туда, откуда ты взялась - в сточную канаву.

- Убери руки. Если ты мне не мать, то убери от меня к черту руки!

Я выскочила в дверь и долго бежала через пшеничное поле к лесу. Солнце уже зашло, только один розовый луч остался в небе.

Ну и что, ну и что, что я ублюдок. Плевать мне. Она меня хочет запугать. Все время меня стращает. Ну и пошла она к черту, и все пошли к черту, если им это так важно. К черту Брокколи Детвайлера с его уродским членом. Он меня впутал в это дело, и только мы начали делать кое-какие деньги, как на тебе! И до Эрла Стембаха я еще доберусь, в котлету его превращу, даже если это будет последнее, что я сделаю. Да-а, тогда мама меня порвет на части. Интересно, кто еще знает, что я ублюдок? Наверняка Мегафонша знает, а если уж знает Флоренс Мегафонша, то знает весь свет. Так и вижу, как они на это накинутся. Ну вот и не вернусь я в этот дом, а то еще, правда, будут смеяться надо мной и глазеть на меня, будто я уродец. Останусь тут, в лесу, а Эрла все равно прибью. Черт, интересно, Броку влетело? Он будет говорить, что я его заставила и смылась. Трус. Да, такой-то член может быть только у трусишки. Интересно, кто-нибудь из ребят знает? Мегафоншу и маму я еще выдержу, но не всех же ребят. Хотя, если им тоже так важно, пускай и они идут к черту! Вот уж не знаю, что тут за важность. Кому какое дело, кто откуда взялся? Мне-то уж точно дела нет. Никакого дела. Я родилась на свет, вот и все. Я здесь. А уж как мама-то вопила - будто ее резали, вот точно, как будто резали. Не вернусь я туда. Никуда я не вернусь, где на это обращают внимание, и ведь она все время теперь будет мне этим в нос тыкать. Она мне и так все время тычет, как я пнула бабушку Болт в колено, когда мне было пять лет. В лесу буду жить. Буду есть орехи и ягоды, правда, ягоды я не люблю, на них блохи. Значит, одни орехи. Может, еще буду кроликов убивать, хотя, Тед сказал, в них полно червей. Черви, бе-е-е! Червей я не буду есть. Буду жить в лесу и голодать, вот так. Тогда мама пожалеет, что на меня орала и распиналась насчет того, откуда я взялась. И мою настоящую маму звала шлюхой. Правда, а какая она, моя настоящая мама? Может быть, я хоть на кого-то похожа. А то я ни на кого в доме не похожа, ни на Болтов, ни на Вигенлидов, ни на кого. У них у всех кожа совсем белая, а глаза серые. Они ведь все немцы. И Кэрри то и дело подымает хай, какие все остальные плохие, и итальяшки, и евреи, и вообще все вокруг. Вот потому она меня и ненавидит. Моя мама небось не была немка. Она, видно, не слишком пеклась обо мне, раз оставила меня Кэрри. Что я ей, что-то плохое раньше сделала? Почему она меня так вот бросила? Сейчас, может, она и могла бы меня бросить, после этого шоу с членом Брокколи, но, когда я была совсем маленькая, что я ей могла сделать плохого? Если бы никогда мне об этом не слышать! Если бы Кэрри Болт вдруг свалилась мертвая! Да, вот это хорошо было бы. Не вернусь туда.

Ночь обошла лес, и в темноте копошились маленькие невидимые животные. Луны не было. Темнота забиралась прямо в ноздри, и воздух был наполнен шорохами и странными звуками. От старого рыбного пруда под соснами тянуло прохладой. Орехов я найти не смогла, было слишком темно. Нашла я только паучье гнездо. Паучье гнездо меня доконало. Я решила вернуться в дом, но только до тех пор, пока я не вырасту и не найду работу, чтобы выбраться из этой помойной ямы. Спотыкаясь, я добрела до дома и открыла ободранную входную дверь. Никто меня не дожидался. Все уже улеглись спать.

Лерой сидел посреди картофельного участка, вытаскивая блоху из пупка. Он был похож на Крошку Хьюи^{3}  из комикса, и по уму почти такой же, но Лерой был мой двоюродный брат, и я его втихомолку любила. Нас послали собирать колорадских жуков, но солнце стояло высоко, мы оба устали. Взрослые женщины были в доме, а мужчины на работе. Было лето 1956 года, и времена у нас были такие тяжелые, что пришлось жить вместе с Денманами в Шилохе. Я-то не знала, что у нас тяжелые времена; кроме того, мне нравилось быть там, где Лерой, Тед и всякое зверье.

Лерою было одиннадцать, как и мне. Ростом он был, как я, только толстый; я была худющая. Теду, брату Лероя, было тринадцать, и у него уже ломался голос. Тед работал на заправке «Эссо»^{4} , поэтому нас с Лероем бросили на жуков.

- Молли, я больше не хочу собирать жуков. У нас уже две банки полных. Пошли к мисс Хершенер, выпьем содовой.

- Ладно, только пойдем через овраг, где Тед разбил трактор, а то мама увидит и вернет нас на работу.

Мы поплелись через овраг, мимо ржавого трактора, через сточную трубу, потом перешли проселочную дорогу. Оттуда мы добежали до лавчонки мисс Хершенер, где на двери висела поблекшая реклама содовой «Нехи» с нарисованным термометром.

- А вот и Лерой с Молли! Что, ребята, помогаете мамам там, на холме?

- Да, мисс Хершенер, - забубнил Лерой, - мы весь день собирали жуков, чтобы картошка хорошо росла.

- Какие умницы! Небось, не откажетесь от шоколадного пирожного?

- Спасибо, мисс Хершенер, - сказали мы хором.

- А можно шарик малинового мороженого за один никель? - я схватила мороженое и вышла на июньское солнышко. Лерой вышел с карамельным мороженым, и мы уселись на потертые плоские ступени деревянного крыльца. Среди радужных обрывков толя перед лавкой я высмотрела пустую коробку из-под изюма, почти целую, только верхушка была содрана.

- На что она тебе?

- Погоди, увидишь. У меня есть свои планы.

- Расскажи мне, Молл! А я тебе помогу.

- Сейчас не могу, идет Барбара Шпангентау, а ты знаешь, она какая.

- Ну ладно, это будет секрет.

- Привет, Барбара, что это ты тут делаешь?

Барбара что-то пробормотала насчет буханки хлеба и скрылась внутри. Барбара была еврейка, и Кэрри вечно твердила нам с Лероем, чтобы мы держались от нее подальше. Могла бы и не беспокоиться. С Барбарой Шпангентау никто не водился, потому что она вечно держала руки в штанах, чтобы себя щупать, и, того хуже, от нее воняло. Лет до пятнадцати я так и думала, что евреями называют тех, кто разгуливает с руками в штанах.

Барбара выкатилась из магазина. Она была даже толще, чем Лерой, руки у нее были заняты хлебом «Фишель», и она пошла по тротуару, вдоль кустов жимолости.

- Эй, Барбара, а ты Эрла Стэмбаха не видела?

- Он был у пруда. А что?

- У меня для него подарочек есть. Увидишь его - скажи, что я его ищу, ладно?

Барбара, исполненная важности из-за своей миссии, потрюхала дальше. Она жила ближе всех к Стембахам, поэтому можно было надеяться, что она все исполнит.

- С чего это ты Эрлу подарки даришь? Кажется, у тебя с ним всегда была ненависть до гроба.

- И сейчас тоже, так что подарочек ему будет совсем особый. Хочешь, пойдем со мной, когда я за ним соберусь?

Лерой чуть не запрыгал от радости и последовал за мной назад в поле, как утенок за мамой-уткой, всю дорогу болтая насчет этого подарка. Мы зашли в прохладный лес, и я стала обыскивать землю. Лерой тоже глядел на землю, хотя и не знал, что ему искать.

- О, есть! Вот теперь я ему устрою.

- Ничего не вижу, кроме кучи кроличьего дерьма. Что ты задумала? Ну скажи!

- Смотри как следует, Лерой, и заткни хлебало.