- Крисса, Айрис здесь, - позвал голос из толпы.

- Извини, Молли, я вернусь, как только смогу.

Холли и Ким подошли ко мне, и Холли хихикнула:

 - Видишь, я говорила, что она на тебя западет. Она любит женщин с темными волосами и энергичными лицами. Готова поспорить, что яичники у нее стукнулись об пол, когда ты вошла в дверь.

- Передо мной нельзя устоять, дамы, - я подняла бокал: - За яичники!

- За яичники, - отозвались они. Потом Холли унеслась в том направлении, где показалась рука, сплошь увешанная золотыми браслетами.

- Как тебе вечеринка? - спросила Ким.

- Не знаю. У меня не было времени поговорить ни с кем, кроме Крис и ее подруги, Фриццы.

- Гадкая парочка. Они вместе с 1948 года, когда окончили Брин-Мор.

- Она упоминала Брин-Мор, но не год выпуска.

- Естественно.

- Хочешь, пойдем на скамейку, посидим?

- Конечно.

- Обещаю не задавать вопросов о твоей карьере.

- Это хорошо. Я с ней заканчиваю. В любом случае, я больше не могу играть. Не возражаешь, если я задам личный вопрос?

- Нет, я, наверное, не делю вопросы на личные и не личные.

- Запомню. Ты спишь с Холли?

- Да.

- Я так и думала. Знаешь, она пошла на эту работу в «Флик», чтобы видеться с тобой. Она рассказала мне об этом. Она очень честная.

- Это тебя беспокоит?

- Нет, вовсе нет. Когда мне минуло тридцать пять, я перестала расстраиваться из-за таких вещей и полностью забросила моногамию. Возможно, я и способна это вынести, но, похоже, больше никто на это не способен.

- Ну и не испытывай себя. Без моногамии жизнь куда интереснее.

Ким засмеялась и посмотрела на меня. Глаза у нее были очень светлые, серо-голубые. Они излучали что-то хорошее.

- И это запомню. Тогда еще один вопрос - ловишь?

- Готова.

- Ты любишь Холли?

- Нет. Мне она очень нравится. Может быть, со временем я могла бы полюбить, но не думаю, что буду когда-нибудь влюблена в нее. Мы слишком разные.

- Почему?

- Холли волнуют имена и деньги. У нее, по-моему, мало амбиций. А у меня много. Мне все равно, у кого что есть. Мне хочется поступить в институт и продолжить свое дело. Она не понимает этого, но, пока мы развлекаемся, у нас нет трений.

- Ну-ка, ну-ка, что у нас в этом углу? Красавица и чудовище. Ага! - Крисса высунула голову из-за чахлой пальмы. - В самом деле, Ким, ты всех молоденьких приберегаешь для себя. Если бы ты была мужчиной, тебя звали бы цыплячьим заводчиком.

Из увеличившейся толпы раздался голос:

- Крисса!

- Просто невозможно ни с кем поговорить на своей собственной вечеринке. Молли, давай пообедаем в следующий четверг, в час, в «Четырех сезонах».

- В час, в следующий четверг, - ответила я. Она сжала мне руку и растворилась в толпе.

- Лучше надень пояс верности.

- У меня нет. Как ты думаешь, если не помыться, то этого хватит?

Обед с Криссой был упражнением на умение уклоняться. Так как я взяла всю одежду напрокат, то боялась даже вилку поднести ко рту. А вдруг что-нибудь упадет прямо мне на  правую сиську, и я запачкаю эту чертову блузку? Вопросы Криссы были хитрыми и милыми, но все вели к одному завершению. Я пыталась быть милой и истребить в себе последние следы южного акцента. Но я чуть не потеряла свою сдержанность, когда она намекнула, что может оплатить мне занятия в институте, если только... Каким-то образом я не опрокинула на себя взбитые сливки и не покончила с жизнью.

Возвращаясь домой на метро, я глядела, как люди глядели на меня. На мне была красивая одежда, так что это были взгляды праздно-любопытные, даже одобрительные, а не ожесточенные и обыскивающие, как бывало всегда. Разве не говорила Флоренс, что одежда делает человека? Ну конечно, Флоренс. Что они там сейчас поделывают, когда я еду по ветке «Бруклин-Манхэттен»? Вот в эту минуту. Если бы они меня видели, подумали бы, что я богатая. И черт с ними. Почему это я о них думаю? Почему эта женщина со своим хорошо поставленным голосом пытается купить меня? Я знаю, почему, это-то я знаю. Черт, а мне-то что делать? Я не могу быть содержанкой, этот номер не пройдет. Знаю, что это дурость, но не смогу. Черт, мне надо бы взять ее деньги и идти в институт. Все равно ее папаша разбогател на бедняцком горбу. Часть этих денег - мое наследие. Ретрибуция. Я должна взять эти распроклятые деньги. Как мне самой платить за институт? Тысяча долларов в семестр. Черт подери эту бедность. Надо торговать задницей, чтобы спасти голову. Но пошла ты к черту, Крисса Харт, я не возьму твои заманчивые денежки, и я тоже отправлюсь к черту, потому что останусь сидеть в этой крысьей норе, гордая, но бедная. Непорочная. Какой-то из этого должен быть выход. Может, это моя ложная гордость. У Кэрри нет и полутора тысяч в год, но она не возьмет подаяния ни от кого, даже из церкви. Может, это семейное. Вот смех-то, семейное! Какая еще семья? Все, что у меня было - это кров и стол. Видно, что-то все равно впиталось. Но это не только бедняцкая гордость. Если бы эта женщина любила меня, все было бы иначе, или если бы я любила ее. Я взяла бы от нее что угодно, но ей на меня с крыши плевать. Она покупает меня так, как покупает зимнее пальто или сумочку от Гуччи. Я - кусок мяса. Черт, я иду по улице, и мужчины глазеют на меня, как на ходячий спермоприемник. Я иду на вечеринку, и эта стервятница накидывается на мою плоть. Не лучше рабочего со стройки, только у нее есть шик и хлеб насущный, вот и все.

Ну так, мать вашу, я не собираюсь сидеть в этом чертовом вагоне и жалеть себя. Ко всем чертям! Значит, старая лесбуха пытается купить мою задницу. Великое дело! Значит, мне надо будет есть обои со стен и подбирать вчерашний хлеб. Сурово! Завтра я заявлюсь в Нью-Йоркский университет и сообщу этим ученым роботам, что они дадут мне стипендию. Я самая горячая штучка со времен Эйзенштейна; им повезло, что они получат шанс помочь мне на начальной стадии. Есть много способов содрать с кошки шкурку. Кэрри все время так говорила. Черт, хотелось бы мне перестать все время думать о Кэрри.

После месяцев волокиты и батареи вступительных экзаменов я получила бесплатное обучение. Днем я занималась, а ночью работала в «Флике». Холли видела меня только по выходным, и ей не нравился мой график, к тому же она не принимала институт кинематографии всерьез.

Однажды ночью в выходные нас призвали на работу. К нам набилось множество белых средних лет, театралов из пригородов и выпускников, которые не могли попасть в клуб «Плейбой», и им пришлось довольствоваться зайками попроще. Мы обслуживали по четыре столика. Наша смена уже почти кончалась, и мы совсем измотались.

Один из столиков Холли освободился, и человек с желтоватым лицом, лет сорока пяти, сел за него вместе с пухлой женой в платье из зеленого шелка, которое так и липло к ее бедрам. Мои столики уже ели и ничего больше не хотели, так что у меня осталось время отдышаться. Холли со свистом пронеслась мимо, с подносом в воздухе, на кухню, чтобы принести заказ для этой пары. Она вернулась с одним апельсиновым фризом и огромным банановым коктейлем - шесть шариков мороженого, горы взбитых сливок, три разных сиропа и увесистая вишня на грани неприличия.

Человечек оглядывал Холли, а точнее, глаз не отрывал от ее идеальной груди. Она первой обслужила жену, и, когда леди, заточенная в зеленый шелк, с волосами цвета металлик, вглядывалась в ее комбинезон соломенного цвета, ее муж потянулся вправо и положил руку на левую грудь Холли. Он нагрузился, подумала я, явно нагрузился. Холли отступила на шаг, чтобы лучше видеть его, потом аккуратно взяла банановый коктейль в правую руку и расплющила об его голову. Весь первый этаж «Флика» разразился смехом и шумом. Этот тип взревел и выскочил из металлического кресла, задел его ногой и шлепнулся прямо на задницу. Его жена, увидев его на полу с огромной вишней, сок которой стекал по его волосатому уху, издала душераздирающий вопль: