— Так, — вдруг сообразил аспирант, — кнутик-то тоже, может, не простой. Молниями вчера как шарахнул по мусорным бакам — что твоя вольтова дуга. Хорошо бы стегануть по чему-нибудь, проверить.
Аспирант подошел к сумочке и вытащил из нее кожаный засаленный не то кисет, не то кошелек, который сегодня поутру уже не казался ему таким старым и ветхим. Повертев его в руках, попытался разобрать тисненную золотом монограмму: „Nulla aciec tantum vicit".
— Ни одно войско не одержало столько побед! — вспомнил молодой ученый перевод этой латинской надписи и открыл кошелек — на дне лежала медная копейка.
— Всего-то, — разочарованно хмыкнул аспирант и вы тряхнул ее на стол. Но вместо одной копейки на стол посыпались одна за другой множество медных монеток, словно Недобежкин опрокинул целый мешок, полный мелочи. Он испуганно снова заглянул в кошелек — в нем по-прежнему была только одна копейка. Недобежкин подхватил ее двумя пальцами, извлек из кошелька и увидел, что в кошельке по прежнему лежит всего одна копеечная монетка.
Исследователь кошелька присел на краешек стула и в который раз стал сосредоточенно вертеть перед носом этот старый кожаный предмет. Как бывший хороший ученик, он не мог не помнить закон Ломоносова о сохранении вещества и энергии: «Если что-то убавилось в одном месте, значит, столько же должно прибавиться в другом месте". Сунув в кошелек рубль, он извлек из него два рубля. Сунув трояк, вытащил две трешки. Бумажные деньги не размножались так бурно, как копейки, и, когда он попытался, как раньше копейки, вытрясти из кошелька ворох десятирублевок, предварительно вложив туда одну красненькую, из кошелька выпорхнули только две десятирублевые птички и, распластав прямоугольные крылья, замерли на столе. Причем, самое удивительное было то, что он сунул туда совершенно новую, хрустящую купюру, а вылетело оттуда две разной потрепанности сложенные пополам десятирублевки. Исследование номерных знаков еще больше восхитило молодого ученого, они были совершенно разные, не совпадали ни серии, ни номера.
— Как же это так получается? Вот тебе и Ломоносов! — саркастически ахнул аспирант, радуясь крушению основы основ научного мировоззрения. — Ну-ка, ну-ка!
Он достал из чемодана золотую монету, сунул в кошелек и вытащил из него две. Причем, вторая монета была словно только что отчеканена, первая же осталась такой же потертой, как была раньше. Все можно было объяснить, но то, что со старой монеты кошелек чеканил новую, тогда как бумажные деньги нарочно старил. — объяснить научным способом было невозможно.
Нет, современная наука в лице Аркадия Недобежкина, тут оказывалась бессильна, приходилось констатировать — происходило чудо. Слегка огорчившись, что у него нет ни сотенной, ни пятидесятирублевой, ни даже двадцатипятирублевой бумажки, молодой ученый, пренебрегая законом прибавочной стоимости, увеличил сумму своих капиталов до трехсот рублей. Только тут он обратил внимание еще на одну странность. Золотую монету, чтобы проверить действие кошелька, он хотел достать из "дипломата" и, не найдя его под рукой, впопыхах вытащил из чемодана. Теперь вспомнив об этом, он внимательно оглядел комнату, заглянул под столы и стулья и понял, что „дипломат" исчез. „Не вообще исчез, — подумал аспирант, — а куда-то делся." „Исчез" и „куда-то делся" — это не одно и то же. „Исчез" — это значит с концами, а „куда-то делся" — значит еще найдется.
А вот куда делся дедушка Ангий Елпидифорович Хрисогонов, оставалось загадкой. Как-то поутру не совсем верилось, что он навсегда исчез, превратившись в клад. Однако надо было действовать, очень хотелось в качестве богатого человека явить себя миру.
— Ребятки, стерегите сокровища, надеюсь на вас, — шутя обратился Аркадий Михайлович к своим четвероногим друзьям. — Я, возможно, сегодня буду поздно, раз такие дела. Эх, жаль, что вы по-человечьи не говорите, а только смотрите по-человечьи, я бы вам по телефону позвонил, узнал, как дела. Сейчас я вам тресочки положу, — и он пошел на кухню, чтобы достать из холодильника рыбу.
Аркадий Михайлович не был эгоистом и даже в такой момент не забыл о своих бессловесных друзьях. Как мы увидим из дальнейшего, только они его и могли спасти, больше надеяться человеку, да еще сироте — пусть даже и аспиранту кафедры истории СССР — в преддверии надвигающихся событий было не на кого.
Наскоро побрившись, даже не перекусив как следует, он заторопился пройтись по Москве и кое-кого навестить.
На всякий случай засунув за пояс короткое кнутовище, наподобие того, как в иностранных фильмах лихие частные детективы засовывают за пояс револьверы, и обмотавшись вокруг талии кожаным стегалом, предусмотрительно прихватив с собой кошелек с латинской надписью, Недобежкин почувствовал себя достаточно экипированным для прогулки по городу и вышел из дома.
Дверь за хозяином закрылась. После его ухода некоторое время малолетние животные неподвижно лежали — одна на диване, а второй на коврике перед диваном, потом внимательно переглянулись. Щенок предостерегающе зарычал. Кошечка прыгнула с дивана на подоконник и, свесивши мордочку вниз, принялась внимательно изучать подступы к дому, словно полководец, запертый в крепости, рассматривая приготовления неприятеля к штурму. Щенок в непонятной тревоге начал осмысленно прохаживаться взад-вперед по комнате, то сворачивая, то разворачивая хвост и морща толстые складки на лбу. От каких-то неприятных известий, что явно исходили от наблюдавшей за окрестностью кошечки, а также от сгущающейся вокруг дома атмосферы, в которую он чутко внюхивался, песик начал мелко дрожать, шерсть его вздыбилась, его стало трясти, причем от этой тряски он совершенно явственно увеличился в размерах, а глаза его загорелись страшным блеском. Примерно то же самое происходило с кошечкой: она спрыгнула на пол и начала мотать головой, словно просовываясь в тесную трубу, ее нежная шерстка погрубела, тело начало разрастаться, глаза стали бросать даже в этот солнечный день яркие зеленые отсветы. Короче, тому, кто надеялся застать их врасплох, это не удалось, звери приготовились к нападению. Тому, кто в этот момент захотел бы поковырять замок входной двери отмычкой, предстояло столкнуться не с беззащитными кошечкой и щенком, а с черной пантерой и бенгальским львом.
Выйдя на улицу, Аркадий Михайлович потянул носом сладкий воздух утренней столицы. А то, что он был сладкий, в этом не было никаких сомнений, иначе почему так много не имеющих счастья жить в столице стремятся получить здесь прописку?
Ночью прошла гроза, и поэтому майские листья были особенно свежи и зелены. Каждый раз, выходя из дому в летнюю пору, осенью или весной и спеша по своему двору, сначала школьник, потом студент, а теперь аспирант Недобежкин восхищался безымянными создателями этого маленького зеленого рая рядом с Новослободской улицей, ухитрившимися между четырьмя пятиэтажными зданиями спартанского вида разбить столько цветников, клумб, насадить декоративных кустарников и фруктовых деревьев. Я нарочно употребил для рая определение „зеленого", потому что до просто рая он не дотягивал именно своими архитектурными постройками, слишком простыми и всегда выкрашенными грязной охрой. Но зато между домами стоял гипсовый фонтан, который, правда, на памяти Недобежкина уже никогда не баловал жильцов прохладной „сенью струй", зато беседка, находившаяся рядом со спортивной площадкой, окончательно прогнила и развалилась лишь года за два до описываемых событий.
Судя по тому вниманию, которое в печати, по телевидению, в партийных документах и в решениях столичного исполкома уделялось физкультуре и спорту, ничто не угрожало и огромной спортивной площадке, простиравшейся за фруктовым палисадом прямо перед окнами дома, где имел счастье жить Недобежкин. Однако все исчезло — исчезли баскетбольные башни, сваренные из толстенных труб, которые шли также и на танковые стволы, исчезли просмоленные столбы для волейбольных сеток, врытые и зацементированные еще в тридцатые годы, пропали гигантские шаги и шведские стенки, которые могли бы легко соперничать по высоте с американскими небоскребами, куда-то делись бревна для тренировки равновесия. Улетучились даже исполинские качели, с которых однажды в детстве сорвался Недобежкин и разбился бы в лепешку, если бы, перелетев через деревья палисадника, не шлепнулся на крышу своего пятиэтажного дома, да так мягко, что не получил даже царапины.
