Варенька, несмотря на свои девятнадцать лет, по-детски захлопала глазами.

— Мамочка, но ведь людоеды не люди! Разве можно.

— Конечно, можно! — воскликнул папа. — Твоя мама и с человеческой, и с людоедской точки зрения безупречна! „Дети за родителей не отвечают, только родители отвечают за детей", „Все понять, все простить", „Не судите да не судимы будете". Поживи подольше, и ты многое поймешь, — засыпал свое дитя мудрыми афоризмами папа-людоед.

— Да, Варенька, не спеши с выводами, ты должна многое осмыслить. Ты ведь хотела выйти замуж за миллионера, ты хотела носить бриллиантовые украшения. Тебе ведь стал нравиться Недобежкин. Прекрасный молодой человек, мы его недооценивали. Очень приятный. Конечно, у него есть недостатки, но это от молодости. Мне даже кажется, что он подходит тебе.

— Верно, Машенька, — обрадованно, как за спасительную соломинку, схватился папа за тему жениха, чтобы отвлечь дочь от ужасных мыслей. — Это глупый снобизм с моей стороны. Просто мне бы не хотелось отпускать тебя, Варенька, из дома. Ты для нас с мамой еще ребенок. Аркадий?! Конечно, конечно! Аркадий чудо что за молодой человек. Ей-богу, Машенька, он пара нашей Вареньке. Ведь пара, пара?

Вареньке не понравилось, что родители от весьма холодного отношения к аспиранту перешли к таким неумеренным восторгам.

У нее вдруг мелькнула догадка.

— Ой, что вы говорите такое? Постойте, постойте, мамочка, папочка. Уж не хотите ли вы сказать, что и Аркадий тоже…

Дочка, волшебница, людоедка не могла сходу выговорить это слово по отношению к Недобежкину.

— Нет, я этому не верю. Как, неужели и Аркадий Михайлович тоже людоед?! Он людоед?!

— Успокойся, Варенька, мне кажется, он не людоед. Я еще не совсем уверена, но, по-моему, нет.

— Какой он людоед, Варенька! — со знанием дела рассмеялся Андрей Андреевич. — Да он божий одуванчик. По крайней мере, до вчерашнего дня я за ним никаких сверхъестественных способностей не наблюдал. Правда, вчера он меня удивил: и вел себя странно, и драгоценности подарил. Нам все это надо осмыслить! Варенька, пойдите в твою комнату и осмыслите с мамой все свои открытия за последнее время, а я должен кое о чем серьезно подумать.

Андрей Андреевич, которого нисколько не тяготила его людоедская природа, боялся, что его положение „банщика" и „шкипера" вскоре, в эпоху грядущих общественных изменений, ничего не будет значить, а тут еще на него свалилось открытие дочери. Он сбежал в свой кабинет.

Вернувшись с конкурса в трехкомнатный „люкс" гостиницы „Пекин" и избавившись от гостей, Элеонора Завидчая жаловалась Артуру:

— Ужасный день! Когда я увидела, что и этот рыжий дурак здесь вертится, мне пришла в голову прекрасная мысль. Он ее тотчас же слопал и бросился на меня, я заставила его содрать с меня платье. Эффектная получилась сцена. Все идет как по маслу. Неужели ты думаешь, что я допущу, чтобы и кольцо, и семейные реликвии, и все драгоценности достались этому нищему студенту-переучке?

— Ты так натурально вскрикнула, когда этот ужасный бульдог бросился на тебя, что даже мне стало страшно!

— Артур, я бы могла дурачка испепелить. Я сразу его заметила. Глядь, рыженький песик пришел посмотреть бальные танцы. Какой балетоман! Ну, думаю, ты у меня побьешься мордой об пол, дружок! Видишь, как я и предупреждала когда-то этого настойчивого молодого человека, так и вышло. Элеонора Завидчая, вспомнив что-то приятное, рассмеялась.

— Позови Агафью!

Артур вышел на балкон и несколько раз сдавленным голосом позвал в темноту:

— Агафья, Агафья. Старая ведьма! Ты слышишь меня?

— Слышу, слышу, Артурчик! — донеслось откуда-то из-за городских крыш. — Ох, Артурчик, много власти ты забрал. Попадешь ко мне в печь, Артурушка.

— Я тебе, старая ведьма, все кости переломаю.

— Болтай, болтай, голубок.

— Хозяйка зовет. Чтоб мигом!

— Сичас, сичас я, королевишне моей скажи, мигом! Ступа у меня во дворе.

— Давай на помеле, старая карга Ты еще на катафалке захочешь прикатить! Небось не свалишься и с помела, а свалишься, туда тебе н дорога.

— Спасибо, Артурчик, спасибо на добром слове. Ох, сверну я тебе когда-нибудь шею. Скажи — мигом, на помеле, так на помеле. Личинку только подберу. Не любит она, когда я старыми костями гремлю. Сичас, сичас, годков шестьсот сбавлю и прилечу!

— Артур! — раздался голос Элеоноры. Артур поспешил с балкона, вошел в комнату.

— Артур, не кокетничай с Агафьей. Она не такая дура, как кажется. И очень злопамятная.

— Со мной ей не справиться. Я ее, чуть что, через атомный реактор пропущу, костей не соберет.

Элеонора с сожалением посмотрела на своего партнера по бальным танцам.

— Артур, ты хоть мне и брат, но ты — не я, ты всего лишь человек, ты кое-чему поднаучился. Пойми, этого мало! Змей Горыныч — это самое первое и самое простое, во что может превращаться человек.

— Чтобы с Агафьей справиться, хватит.

Элеонора бросила на туалетный столик комок лигнина, которым снимала кремы со своего лица.

— Пойми, дурак, что если мы не получим кольцо, я стану рабой этого Недобежкина, а ты превратишься в ужа. И будет у тебя фамилия Полозков. Что может быть унизительнее: быть змеей и не иметь возможности укусить! Это примерно как я сейчас. Спасибо моему папеньке! Ужасно!

Элеонора вдруг расплакалась, но взяла себя в руки. Глаза ее дико засверкали, волосы образовали вокруг лица страшный ореол, электрический свет в комнате при этом на минуту погас, и комнату озарили вспышки гнева из очей юной колдуньи.

— Недобежкин! Самозванец! Как я его ненавижу! Я его испепелю! Нет, он у меня не умрет. Я ему придумаю казнь!

Я его буду казнить каждый день, в течение сорока лет. Папенька, дорогой папенька. Первому встречному отдать судьбу своей единственной дочери. Где Агафья? — крикнула Завидчая, и от ее голоса на окраинах земли содрогнулись горы, а в Мексике разорвало горло у вулкана и столб газа и огня ударил в облака.

— Я здесь, хозяйка.

На помеле влетела в окно едва прикрытая блестящими лоскутками и бусами рыжеволосая девица лет двадцати и, соскочив с помела, бросилась к Завидчей.

Почему-то ведьмы, колдуньи и бабы-яги, омолодившись, любят делать свои локоны или ярко-рыжими, или иссиня-черными, или ослепительно-золотыми. Замечено, чем уродливее эти существа в своем настоящем обличий, тем соблазнительнее они подбирают себе человеческие личины.

— Не губи, матушка! — Девица растянулась на полу у ног Элеоноры, целуя ей туфли.

Завидчая отдернула ногу и, подойдя к чемодану, достала оттуда треххвостую плетку, но это были не ремни, а ядовитые змеи. Глаза ее злорадно блеснули.

— К стене!

— Хозяйка, умоляю!

— К стене!

Юная особа, в которую превратилась Агафья, встала лицом к обитой белым шелком стене, распластав по муару дрожащие руки.

Завидчая, гневно сверкнув глазами, размахнулась плеткой и нанесла первый удар. Агафья вскрикнула, ее юное нежное лицо исказилось болью, на нем выступили капли пота.

— Чем кожа нежнее, тем боль больнее! — рассмеялся Артур. — Ну что, съела репку, красотка?

— Заткнись. Идиот! — осекла его сестра, нанося новый удар. — За Тигру. За Полкана. Я тебе приказывала их утопить, а ты не исполнила.

Кровь от ударов плеткой брызнула на белый муар стены. Змеи, впиваясь несчастной в спину, рвали своими ядовитыми зубами ей кожу.

— Не смогла, барыня! Недобежкин их выкупил! — прошептала девушка, сползая на пол.

— Все равно виновата, зачем ему на глаза попалась?

— Ты же знаешь, хозяйка, что у первого встречного должна спросить выкупа на все его деньги. Судьба это моя такая несчастливая.

— Твоя судьба! — презрительно воскликнула Завидчая, скрежеща зубами. — Тебе-то что. Да с тебя шкуру за это мало содрать, а ты отделалась несколькими ударами.

— Бейте еще! Я не прекословлю. Воля ваша, я виновата. Сдирайте кожу, жаловаться не буду. Ваш папенька с меня живой дважды кожу сдирал, что ж, нам не впервой.