— Я искусствовед кино. Ну, мне пора!
Для него неизъяснимым наслаждением было сказать именно эти слова и неожиданно исчезнуть. Какую он сладость находил в этом? Если хозяева не давали возможности порассуждать о кино, Витя обязательно ухитрялся стянуть у них в комнате какую-нибудь вещицу, например, свернуть покрывало с дивана, запихнуть в сумку портативный радиоприемник или магнитофон, на худой конец, реквизировать в прихожей хотя бы настенное зеркало или напольную вешалку для одежды.
Причем, когда дочка или глава семьи спохватывались пропавшей вещи, подозрение о том, что вещь мог унести этот вежливый молодой человек, напрочь отметалось.
— Как же он мог унести покрывало с дивана? Не мог же он так просто на наших глазах свернуть его и унести?
— А куда же оно делось?
Или:
— Маша, ты куда переставила приемник? Так хорошо музыка играла.
— Никуда я его не переставляла, как стоял на месте, так и стоит.
Но приемник уже не стоял на месте.
— Может, его этот взял, что интересовался обменом?
— Как же он его мог взять, если мы оба стояли рядом с этим пареньком? У него и сумочки даже не было.
— Валентин, у нас зеркало в прихожей висело или не висело? Или я схожу с ума?
— Не мог же он на наших глазах снять зеркало!!!
Вот и сейчас, оторвав очередной номер телефона, Шелковников не дал друзьям поравняться с собой, а снова начал опережать их, тем самым давая понять, что они высшие существа и он, зная свое место, не хочет мешать их возвышенной беседе. Тем не менее оба уха у него работали, как два электронных локатора, одно он выставлял вперед, прощупывая им дорогу, вторым ловил обрывки разговора высших существ: Недобежкина и Петушкова.
Петушков уже неоднократно порывался порассказать о своих фантастических успехах на поприще литературы, тут же на ходу варя манную кашку сладеньких слов.
— А я, Аркашенька, собрал уже все характеристики. Зря ты отошел тогда от переводов, сейчас бы вместе в Союз писателей подали. Нилыч мне одну рекомендацию дал, другую Шефнер, наш корифей. Зря ты Нилыча забываешь, надо, надо ему позванивать. Забегал бы хоть раз в недельку к Нилычу и бил бы в барабан: „Я только что от Нилыча! Нилыч сказал… Нилыч прочитал…" В Совписе Нилыча очень уважают. Я обязательно, хоть раз в недельку, да заскочу к старику.
Как нудный комар, которого никак нельзя было прихлопнуть, Петушков, если уж Недобежкин слишком явно от него отворачивался, или останавливался для того, чтобы завязать якобы развязавшийся шнурок, или пытался заговорить о своей диссертации, — переждав самую маленькую паузу, перебивал аспиранта, залетая то с одного бока, то с другого.
— А как с храмом дела, Аркашенька? Ты храмом не пренебрегаешь? Диссертация диссертацией, но душа должна подпитываться живительными соками веры. „Не впадай в уныние", — говорил Нил Сорский. Я обязательно выкрою минутку и встану на молитовку. Только благодаря частому причастию я мог)' выдерживать такую жизнь. Если ты, Аркашенька, уста ешь, это явный признак, что ты ослабил духовное бдение. Хотя бы раз в недельку надо забегать в храм, отстоишь служебку, — и силы нарастут, живительные соки омоют, очистят ум, сердце, обновят душу, и сделаешь в три, в четыре раза больше, чем без этого.
Недобежкин стиснул зубы. Какое же противоядие есть против этих кровососов?
Петушков был необыкновенно открытым человеком, он с удовольствием рассказывал о своих друзьях и родственниках, о своих болезнях, о своих мелких проступках, которые в его глазах приобретали размер ужасных преступлений. Говорил все это словно бы не сам Петушков, а тот, кто был главным врагом Петушкова. Петушков номер один, может быть, что-то бы и скрыл, но Петушков номер два, подхихикивая, тотчас же исповедовался в этом грехе миру. Петушкову номер два особенно нравилось разоблачать разные постыдные делишки Петушкопа номер один.
Можно было подумать, что роль Петушкова номер один заключалась в совершении разных неблаговидных поступков, на которые обрушивался Петушков номер два, публично клеймя их позором.
Шелковников первый достиг кавказского ресторана и юркнул в дверь.
— Здравствуйте! — с порога воскликнул он, быстрыми глазами оценивая обстановку.
— Что вы хотытэ? — Восточный юноша в белом смокинге и с полотенцем в руке исподлобья прострелил бомжа крупно калиберными глазами.
Шелковников, легко раненный недоброжелательным взглядом официанта, залился патокой:
— Я прочитал в газете, что где-то тут дают благотворительные завтраки. Нельзя ли нам накрыть столик на троих?
— Мы не даем благотворительных завтраков. У нас сейчас закрыто на спэцобслуживание.
— Нельзя ли в порядке исключения? — продолжал источать мед проситель.
— Можно! Даже нужно! — раздался сзади голос Недобежкина. Орудия его глаз встретились с пулеметным взглядом официанта, и тот подался назад, пытаясь понять ситуацию.
Перед ним стояли три молодых, плохо одетых москвича: белобрысый, с золотым зубом бомж, долговязый, с пронзительным взором интеллигент и благостный, церковного вида бородатый юноша с книжной сумочкой. Несколько черноволосых гостей оторвались от поглощения баранины и с ног до головы недоброжелательно оглядели троицу.
— У нас спецобслуживание! — повторил официант.
— Вот именно — чтобы было спецобслуживание, и быстро! — Недобежкин, решивший, что их посчитали людьми второго сорта и не хотят обслуживать, приглашающим жестом указал друзьям на столик в углу зала. — Садитесь. Тут, видно, нас считают хуже негров и хотят, чтобы мы убрались.
— Э, зачем ты так говоришь?! Тебе же сказано, что здесь спецобслуживание.
Из-за соседнего столика поднялся высокий бородатый атлет и стал надвигаться на аспиранта. Он был в черной рубашке с белым галстуком, из манишки выпирали плечи необъятной величины. Бородач готов был с корнем вырвать дуб, не то что эти три сорняка, неожиданно проросшие в поле его зрения.
В голове Недобежкина раздался уже знакомый ему щелчок.
— Сядь! — приказал Недобежкин, скорее силой воли, чем силой рук усаживая за плечи великана обратно на стул. — Вот так-то лучше, сиди и кушай.
Друзья, несмотря на предупреждения, уселись за соседним угловым столиком. Бородатый тем временем посидел немного, потом словно вырвался из-под гипноза, вскочил на ноги и неожиданно проворно для своего роста и веса исчез в служебном помещении.
— Молодой человек, можно вас пригласить на минуточку? — раздался вскоре властно-просительный бархатный голос, который не сулил ничего хорошего.
В простенке между залом и баром появился худощавый Гарун-аль-Рашид, смуглая улыбка его сверкала ослепительным жемчугом.
„Вылитый Омар Шариф", — подумал Шелковников.
— Послушай, Аркашенька, пойдем отсюда. Ты видишь, мы здесь нежеланные гости, по-видимому, мы не избранные.
„Много званых, да мало избранных", — начал уговаривать друга Петушков.
— Сколько разговоров, чтобы поесть баранины! — возмутился Недобежкин, оскорбленный тем, что его не хотят об служивать. Вскочил и быстро пошел к Гарун-аль-Рашнду. Как только он попал в служебную часть, чьи-то крепкие руки подхватили его с двух сторон и поволокли к запасному вы ходу. Пинком ноги бородатый отворил дверь, чтобы выбросить на улицу непрошенного гостя, но тут аспирант вырвался из обхвативших его клешней. Первым же ударом он сбил с ног бородатого в манишке, вторым — еще одного, по виду тоже борца, только в меньшей весовой категории. Слегка, для науки, задел под дых официанта в смокинге, так неприветливо встретившего их в этом ресторане.
— В вашем распоряжении тридцать секунд! — непроизвольно рубанул он Гарун-аль-Рашиду, спокойно наблюдавшего за дракой, той фразой, которой вчера так больно задела его Завидчая. — Говорите.
— Приятно познакомиться, — радушно улыбнулся Гарун, словно бы радуясь той ловкости, с которой аспирант разделался с его подручными. — Заходите к нам в любое время.
— Непременно зайду! — Недобежкин было повернулся, чтобы пойти в зал, но резко обернулся и еще раз сшиб на пол бородатого, который, поднявшись на ноги, снова кинулся на него. Маленький не рискнул повторно броситься на реши тельного молодого человека, так мастерски владеющего приемами каратэ.
