— Вчера здесь была ваша сестра, сэр, — заметил стоящий за его спиной Грави.

— Хелейн? В последнее время я редко вижу ее.

— Она что–то неважно выглядит, инспектор. Ужасно худая. Я запрограммировал ее обычный набор, но она отказалась. Вы должны обязательно уговорить ее обратиться к врачам.

— Ну… — протянул Квеллен. — Как вам сказать. Кое–какая подготовка по медицине есть у ее мужа. Правда, он не врач, а только техник, но если с нею происходит что–то неладное, то он вполне в состоянии поставить квалифицированный диагноз. Если, разумеется, не растерял свое умение. В его положении это нетрудно.

— Разве это справедливо, инспектор? Я уверен, что мистер Помрат был бы счастлив, если бы чаще получал работу. Я это точно знаю! Никому неохота бездельничать. Ваша сестра рассказывает, как он страдает. В сущности, — заведующий низко наклонился и заговорщически зашептал, — мне не следовало бы говорить вам об этом, инспектор, но должен заметить, что судьба этой семьи печальна. Они считают, что при вашем политическом влиянии…

— Я ничего не могу для них сделать! Абсолютно ничего! — Квеллен почувствовал, что кричит. Какое дело этому чертову завмагу до того, что Норман Помрат без работы? Как он смеет вмешиваться в чужие дела?

Квеллен сделал над собой усилие, чтобы успокоиться. Пробормотав извинения за вспышку гнева, он поспешно вышел из магазина.

Выйдя на улицу, он задержался на короткое время, глядя на струящиеся мимо него толпы людей. На них была одежда всех цветов и фасонов. Они непрерывно говорили. Мир был пчелиным ульем, сильно перенаселенным, несмотря на все ограничения деторождаемости. Квеллену страстно захотелось очутиться в тихом прибежище, которое он создал такой высокой ценой и с таким трепетом вспоминал. Чем больше он видел крокодилов, тем все равнодушнее становился к толпам, переполнявшим города.

Разумеется, это мир, в котором царит порядок. Все пронумеровано, идентифицировано, зарегистрировано и поднадзорно, не говоря уже о том, что все постоянно просматривается. А как же еще руководить миром, в котором обитает около одиннадцати–двенадцати, а может быть, даже и тринадцати миллиардов людей, если не навести в нем должный порядок? И все же положение, которое занимал Квеллен, давало ему возможность понять, что при всей этой внешней видимости порядка в мире происходят любые возможные беззастенчивые нарушения законов — не то, что в случае Квеллена, оправданные попытки скрасить невыносимое существование, а сомнительные, порочные, непростительные вещи. Взять хотя бы злоупотребление наркотиками. Существуют лаборатории на всех пяти материках, которые непрерывно разрабатывают новые наркотики быстрее, чем успевают запретить старые. Как раз сейчас появились смертоносные алкалоиды, и мир наводнялся ими самым постыдным образом. Человек заходит во дворец грез, надеясь купить полчаса невинного галлюцинаторного развлечения, а вместо этого приобретает ужасную неистребимую привычку. Или в тесноте такси мужская рука гладит женское тело, что в худшем случае можно было бы посчитать нескромной лаской, а через два дня женщина внезапно обнаруживает, что у нее появилось пагубное влечение и она должна обратиться за помощью к врачам.

«И сколько еще такого, — подумал он. — Жуткие, бесчеловечные вещи. Мы совсем огрубели, лишились человеческих чувств. Мы наносим вред друг другу без всякой на то необходимости, из одного лишь желания напакостить друг другу. И когда мы обращаемся к кому–нибудь за помощью, то ответом является не человеческое участие, а страх и отчуждение: «Держись от меня подальше!», «Оставь меня в покое!»

Взять хотя бы этого Ланоя, размышлял Квеллен, ощупывая мини–карточку у себя в кармане. Происходит что–то извращенное, однако настолько скрыто, что не привлекает внимания уголовной полиции. Что говорят устройства памяти компьютеров об этом Ла–ное? Каким образом ему удается скрыть свою противозаконную деятельность от семьи или от соседей по квартире? Безусловно, он не живет один!

Такой изгой не может иметь седьмой разряд. Ланой, должно быть, пройдоха–пролетарий, занимающийся шарлатанством ради собственной выгоды.

Квеллен ощутил смутное родственное чувство к неизвестному ему Ланою, хотя и пытался изо всех сил подавить его. Ланой, как и он сам, любил выигрывать. Он был хитрым и изворотливым, с таким стоило познакомиться поближе.

Квеллен быстро зашагал к своей квартире.

Питер Клуфман лежал, распластавшись, в огромной ванне с питательной жидкостью, пока специалисты заменяли ему левое легкое. Панель, прикрывавшая его грудную клетку, была широко раскрыта на петлях, как будто Клуфман был чем–то вроде робота, которому производят ремонт. Но он не был роботом! Он был простым смертным во плоти и крови, но не очень–то подверженным смерти. К своим 132–м годам Клуфман столь часто менял свои органы, что от его первоначального тела почти ничего не осталось, кроме серого куска коварного мозга. Но даже и там острый лазерный луч хирурга был частым гостем. Клуфман охотно подвергал себя таким операциям ради продления своего существования, что означало продление его неограниченной власти. Клуфман предпочитал, чтобы все оставалось так, а не иначе!

— С вами хочет встретиться Девид Джакомин, сэр, — сообщил вмонтированный ему в череп зонд.

— Пусть войдет, — ответил Клуфман.

Около двадцати лет тому назад он велел перестроить свое тело таким образом, чтобы иметь возможность заниматься государственными делами даже во время операций по пересадке органов. Иначе нельзя было удержаться у власти. Клуфман был единственным обладателем первого разряда, что означало, что все нити власти сходились к нему одному. Он передал, насколько мог, множество полномочий набору транзисторов и реле, которые функционировали от имени Бенджамина Дантона. Но Дантона в действительности не было, и, по сути, он был всего лишь продолжением неутомимого Клуфмана. Так было не всегда. Перед делом Флайминга Бесса было трое представителей первого разряда, а еще раньше Клуфман был всего лишь одним из пяти.

И тем не менее он вполне удовлетворительно справлялся со своей ролью. И не было причины, по которой он не смог бы продолжать нести свое уникальное бремя еще дет шестьсот–семьсот. Ни один человек во всей истории человечества не обладал такой властью, какой обладал Питер Клуфман. В редкие моменты усталости он находил в этом утешение.

Вошел Джакомин. Он принял позу сосредоточенного внимания рядом с питательной ванной, в которой лежал Клуфман. Клуфман высоко ценил Джакомина. Он был одним из двух сотен лиц второго разряда, которые обеспечивали необходимую поддержку Верховному Правлению. Между вторым и третьим разрядами пролегала пропасть. Лица, имевшие второй разряд, понимали, как управляется планета. Лица третьего разряда, пользуясь большими материальными благами, были в неведении в отношении способа управления планетой. Для хирурга или администратора Дантона был вполне реальным лицом, для них в такой же степени существовали и другие обладатели первого разряда. Джакомин, имея привилегию мнения, положенную лицу второго разряда, знал правду.

— Ну? — сказал Клуфман, наблюдая с отрешенным интересом за тем, как хирурги готовят серую пенистую массу заменителя легкого и вставляют его в разверстую грудную полость. — Что у вас сегодня, Девид?

— Прыгуны.

— Обнаружена ли техника, с помощью которой это происходит?

— Пока еще нет, — ответил Джакомин. — Хотя необходимые шаги предприняты. Ждать осталось недолго.

— Это хорошо, — пробормотал Клуфман.

Эти несанкционированные путешествия во времени беспокоили его гораздо больше, чем он хотел и мог допустить. С одной стороны, они продолжались, несмотря на усиленные попытки правительства докопаться до их источника, и это вызывало беспокойство. Но, разумеется, прошло только несколько дней, как Клуфман распорядился начать операцию по обнаружению. Гораздо больше его беспокоил тот факт, что, несмотря на всю его власть, он не мог тут же протянуть руку, уцепившись за этот транстемпоральный процесс и поставить его себе на службу. Он был изобретен независимо от Верховного Правления. Это было вызывающим подозрением напоминанием, что даже он, Клуфман, не всемогущ.