К концу дня он все более убеждается в весомости своих тезисов. За последние триста лет произошли фундаментальные изменения в сексуальной морали, но они не могли произойти только на почве культурной традиции. «Мы стали другими, — говорит он себе. — Нас изменили, и это изменение произведено на клеточном уровне. Это произошло преобразование тела, равно и как и души. Они не могли допустить или поощрить развитие нашего общества всеобщей доступности. Наш блуд, наша нагота, наша свобода от запретов, наше отсутствие неразумной ревности — все это должно быть для них чужим, безвкусным, отвратительным. Даже те, кто жил подобным образом, а таких было мало, делали это по неизвестным причинам. Они действовали так не из общественной потребности, а вопреки существовавшей системе репрессий. Мы от них отличаемся, мы фундаментально отличаемся».

Утомленный и удовлетворенный своим открытием, он покидает свой кабинет на час раньше времени. Когда он приходит домой, Микаэлы нет дома. Малыши одни — играют своими игрушками. Куда же она подевалась? И записки не оставила. Может, вышла поболтать?

— Где мама? — спрашивает он старшего сына.

— Ушла.

— Куда?

Пожатие плеч.

— Навестить.

— Давно?

— Час, может быть, два.

Немного яснее. Встревоженный Джесон расспрашивает женщин на этаже, приятельниц Микаэлы. Они ее не видели. Мальчик смотрит на отца и уточняет:

— Она ушла навестить мужчину.

Джесон раздраженно глядит на сына.

— Она так и сказала? Какого мужчину?

Но мальчик уже исчерпал свою информацию. Опасаясь, что она ушла на свидание с Майклом, Джесон решает позвонить в Эдинбург. Только узнать, там ли она. Он долго колеблется. Неистовые видения проносятся в его мозгу. Майкл и Микаэла сплетенные, неразличимо слившиеся, возбужденные, стиснутые в объятиях друг друга в кровосмесительной страсти. «И, возможно, так каждый день. Давно ли это продолжается? И она каждый вечер приходит ко мне от него еще теплая и влажная от его объятий».

Он вызывает Эдинбург и видит на экране Стэсин, спокойную, располневшую. Нет, конечно, ее здесь нет. А разве она должна была прийти сюда?

— Я думал, что, может быть… заглянет.

— Я не видела ее с тех пор, как мы были у вас.

Он колеблется. И только в самый последний момент, когда уже собирается прервать связь, выпаливает:

— Ты, случайно, не знаешь, где сейчас может быть Майкл?

— Майкл? Он на работе. Интерфейс Крю, 9.

— Ты уверена?

Стэсин глядит на него с явным удивлением.

— Конечно. Где же еще ему быть? Его смена работает до половины шестого. — Стэсин смеется. — Уж не думаешь ли ты, что Майкл… с Микаэлой…

— Ну, конечно нет! С чего это ты взяла? Мне просто интересно, что если… — он колеблется. — Ладно, забудь об этом, Стэсин. Когда он придет домой, передай ему от меня привет.

Джесон выключает связь. Голова его поникла, перед глазами стоят кошмарные видения: длинные пальцы Майкла охватывают груди своей сестры. Розовые соски торчат между ними. Нос к носу зеркально похожие. Касающиеся языки. Нет!.. Но где же они тогда? Его подмывает зайти в Интерфейс Крю, 9, найти Майкла, если он только в самом деле на работе. А может быть, он в какой–нибудь дыре натягивает свою сестру?.. Джесон бросается ничком на постель, чтобы обдумать свое положение. Он убеждает себя: это ведь совсем неважно, что Микаэла позволяет брату залезать на нее. Он не позволит себе попасть в ловушку обычаев XX века. С другой стороны, это серьезное отступление от правил — уйти в середине дня, чтобы отдаться. «Если она хочет Майкла, — думает он, — пусть он приходит открыто, как все честные блудники, после полуночи, вместо того чтобы скрываться и подличать. Может быть, она думает, что я буду шокирован, узнав, кто ее любовник, и хочет утаить от меня? Но ведь это во сто раз хуже. Это вносит ноту обмана. Старомодное нарушение супружеской верности — тайное свидание. Как убого! Мне бы следовало сказать ей…»

Дверь открывается, и входит Микаэла. Она нагая под полупрозрачной накидкой, и у нее оживленный растрепанный вид. Она улыбается Джесону. За улыбкой он ощущает скрытую неприязнь.

— Ну? — спрашивает он.

— Что?

— Мне странно, что тебя не оказалось дома.

Микаэла хладнокровно сбрасывает накидку и идет под душ. По тому, как она моется, у Джесона не остается никакого сомнения, что она совсем недавно предавалась блуду. Спустя минуту она говорит:

— Кажется, я немного запоздала? Жаль.

— Ты откуда?

— От Сигмунда Клавера.

Джесон изумлен, но одновременно чувствует облегчение. «Что это? Блуд днем? По инициативе женщины? Слава богу, это не Майкл. Если только она не врет».

— Сигмунд? — переспрашивает он. — Почему Сигмунд?

— Я навестила его. Разве малыши тебе не сказали? У него было сегодня немного свободного времени, вот я и сходила к нему. Я получила бесконечное удовольствие, должна тебе сказать. Он искусный партнер. У нас с ним не первый раз, но этот раз самый лучший.

Она выходит из–под душа, хватает двух малышей, раздевает и затягивает их под душ, чтобы выкупать. При этом она не обращает никакого внимания на Джесона. Он с унынием созерцает ее голое гибкое тело. Лекции по гонадской сексуальной этике давно уже выветрились из его головы, он обиженно поджимает губы. Усердно подготовив себя к версии кровосмесительной любви, ему не легко переключить себя на восприятие ее связи с Сигмундом. «Она бегает за ним? Дневной блуд? Есть ли у нее совесть? Она это делает исключительно мне назло, — говорит он себе. — Чтобы подразнить и рассердить меня. Показать мне, как мало я для нее значу. Она использует свой пол как оружие против меня… Щеголяет своим незаконным времяпровождением с Сигмундом. Но у Сигмунда должно бы быть больше здравого смысла. Человек с таким положением — и нарушает обычаи! Может быть, Микаэла завлекла его? Она это может. Даже Сигмунда. Вот Сучка!»

Тут он замечает, что она смотрит на него, глаза у нее блестят, рот искривлен в злорадной усмешке. Она словно вызывает его на бой.

«Ну уж нет, Микаэла, я не стану играть в эту игру…» И в то время, как она купает малышей, он безмятежно спрашивает:

— А что у нас сегодня на обед?

4

На следующий день на работе он занялся расшифровкой кубика с записями фильма 1969 года, комедии о двух калифорнийских парах, которые решили поменяться на ночь супругами, а затем обнаружили, что им для этого не хватает решимости. Джесон полностью захвачен фильмом, он увлечен не только видами загородных вилл и ландшафтов, но и абсолютной чуждостью характеров — их показной бравадой, их душевными муками по такому тривиальному поводу — кто с кем переспит, их трусостью в финале. Куда легче ему понять их нервное веселье, когда они экспериментируют с тем, что он называет половой готовностью, так как фильм, в конечном счете, рассказывает о рассвете психочувствительной эры. Но их сексуальные модели очень уж гротескны. Он просматривает фильм дважды, делая при этом многочисленные заметки. Почему эти люди так скованны? Они боятся нежелательной беременности? Заразной болезни? Нет, удостоверяется он, фильм снят после венерической эры. Может, для них удовольствие и заключается в том, что они боятся? Но чего? Родового наказания за нарушение монополии брака, при этом наблюдается абсолютная тайна? Должно быть, так, заключает Джесон. Они страшились законов, направленных против внебрачных половых связей. Дыба и тиски для большого пальца, колодки и позорный стул… Тайная слежка… Постыдная истина, вылезающая наружу. В конце концов они отказываются от первоначального намерения и остаются запертыми в клетках своих индивидуальных браков.

Наблюдая их шалости, он вдруг представляет себе Микаэлу в контексте буржуазной морали XX века. Конечно же не застенчивой дурой, вроде этих четверых из фильма. Бесстыдной, вызывающей, бахваляющейся своим визитом к Сигмунду, использующей пол как средство развенчать фаворитизм своего мужа, — обычай, присущий XX веку, далекий от мира гонады. Только тот, кто считает пол товаром потребления, может сделать то, что сделала Микаэла. Она вновь изобрела нарушение супружеской верности и ввела его в обиход в обществе, где сама эта идея не имеет смысла. Гнев Джесона растет. Почему из 800 тысяч людей, живущих в гонаде 116, именно ему досталась социально больная жена?