Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Обвинение было лаконично. Приговор — еще более краток: это был простой значок.

Просмотрев дело, посовещавшись с судьями, полковник брал перо и в конце строки, содержавшей формулировку обвинения, ставил один из следующих трех значков:

- + 0

— означал ссылку в Ламбессу.

+ означал ссылку в Кайенну. («Сухая» гильотина. Смерть.)

0 означал оправдательный приговор.

В то время как это правосудие работало, человек, которого оно обрабатывало, нередко еще находился на свободе, расхаживал по городу, был совершенно спокоен; вдруг его арестовывали, и, так и не узнав, в чем его вина, он попадал в Ламбессу или Кайенну.

Зачастую его семья понятия не имела о том, что с ним случилось.

Жену, сестру, дочь, мать спрашивали:

— Где ваш муж?

— Где ваш брат?

— Где ваш отец?

— Где ваш сын?

Жена, сестра, дочь, мать отвечали:

— Не знаю.

В одном только семействе Преверо из Донжона, в департаменте Алье, пострадало одиннадцать человек: один из членов этой семьи был приговорен к смертной казни, остальные — кто к изгнанию, кто к ссылке.

Некий Бризаду, владелец кабачка в квартале Батиньоль, был сослан в Кайенну на основании следующей строчки в его деле: «Этот кабачок посещают социалисты».

Я дословно приведу разговор между полковником, председательствовавшим в суде, и человеком, которому он вынес приговор.

— Вы осуждены.

— Как так? За что?

— Право, я и сам хорошенько не знаю. Проверьте вашу совесть. Припомните, что вы сделали.

— Да нет же, я ничего не сделал. Я даже не исполнил своего долга. Мне следовало взять свое ружье, выйти на улицу, обратиться к народу, строить баррикады, — а я сидел сложа руки у себя дома, как настоящий лентяй (подсудимый смеется). Вот в чем я себя обвиняю.

— Вас осудили не за это. Подумайте хорошенько.

— Я ничего не могу припомнить.

— Как! Разве вы не были в кафе?

— Был; я там завтракал.

— Разве вы не вели там разговоров?

— Возможно, что вел.

— Не смеялись?

— Возможно, что смеялся.

— Над кем? Над чем?

— Над тем, что происходит; верно, зря я смеялся.

— И в то же время вы разговаривали?

— Да.

— О ком?

— О президенте.

— Что вы говорили?

— Да то, что можно о нем сказать, — что он нарушил присягу.

— А дальше?

— Что он не имел права арестовать депутатов.

— Вы сказали это?

— Да, и я прибавил, что он не имел права убивать людей на бульварах…

Здесь осужденный сам себя прервал восклицанием:

— И за это меня ссылают в Кайенну!

Пристально взглянув на заключенного, судья ответил:

— А разве не за что?

Другой вид правосудия.

Трое заурядных людей, три сменяемых чиновника, — префект, военный и прокурор, которым звонок Бонапарта заменял совесть, усаживались вокруг стола и судили. Кого? Вас, меня, нас, всех вообще. За какие преступления? Они придумывали преступления. Именем каких законов? Они придумывали законы. Какие наказания они применяли? Они придумывали наказания. Знали они подсудимого? Нет. Предоставляли ему слово? Нет. Каких адвокатов они выслушивали? Никаких. Каких свидетелей допрашивали? Никаких. Какие прения вели? Никаких. Какую публику допускали? Никакой. Итак, ни публики, ни прений, ни защитников, ни свидетелей, чиновники вместо судей, присяжные, не принесшие присяги, судилище без правосудия, воображаемые преступления, вновь изобретенные наказания, подсудимый отсутствует, закон отсутствует; из всех этих нелепостей, похожих на странный сон, возникало нечто весьма реальное: осуждение невинных.

Изгнание, ссылка, высылка, разорение, тоска по родине, смерть, отчаяние сорока тысяч семейств.

Вот что история называет «смешанными комиссиями».

Обычно крупные государственные преступления обрушиваются на крупных людей, уничтожением которых дело кончается; они разят одним ударом, словно каменные глыбы, и подавляют сопротивление верхов: своими жертвами они избирают только видных деятелей. Но переворот 2 декабря действовал изощренно; ему понадобились еще и жертвы из мелкоты. Обуревавшая его жажда истребления не пощадила ни бедных, ни безвестных; свою ярость и злобу переворот распространил и на низы; он расколол общество до самых его подвалов, чтобы репрессии просочились и туда. Эту службу ему сослужили местные триумвираты, так называемая «мешанина смесей». Не спаслась ни одна голова, как бы она ни была смиренна и скудоумна. Были найдены способы довести неимущих до нищеты, разорить бедняков, обобрать обездоленных; переворот совершил чудо — к нищете он прибавил несчастье. Можно было подумать, что Бонапарт удостаивал своей ненависти простого крестьянина: виноградаря отрывали от его лозы, хлебопашца — от его борозды, каменщика — от его помоста, ткача — от его станка. Нашлись люди, которые взяли на себя эту обязанность — губить самые безвестные существования, обрушивая на каждое из них долю чудовищной общественной катастрофы. Омерзительное занятие — раскрошив бедствие, осыпать им малых и слабых.

XIV

Эпизод, связанный с религией

К этому правосудию порою примешивалась крупица религии. Приведу один эпизод.

Так же, как Арно (от Арьежа), Фредерик Морен был республиканец-католик. Ему пришла мысль, что души жертв избиения 4 декабря, столь внезапно перенесенные картечью в бесконечное и неведомое, быть может нуждаются в помощи; поэтому он решился на трудное дело — отслужить мессу за упокой этих душ. Но священники заботливо приберегают мессы для своих приверженцев. Группа республиканцев-католиков, возглавленная Фредериком Мореном, обращалась ко всем парижским священникам поочередно; всюду — отказ. Она обратилась к епископу — отказ. Сколько угодно месс для убийцы, ни одной для убитых. Служить мессу по таким покойникам казалось непристойным. Отказ был категоричен. Как выйти из положения? Обойтись без мессы было бы нетрудно для кого угодно, только не для этих упорно веровавших людей. Наконец почтенные демократы-католики, сильно огорчавшиеся своей неудачей, разыскали в маленьком, бедном приходе какого-то пригорода смиренного старенького викария, который согласился прошептать мессу на ухо господу богу, попросив его не разглашать эту тайну.

XV

Как выпустили узников из Гамской крепости

В ночь с 7 на 8 января Шаррас спал в своей камере. Его разбудил лязг задвигаемых засовов.

«Вот как, — подумал он, — наверно, нас переводят на особо строгий режим». И он снова заснул.

Час спустя дверь камеры отворилась. Вошел комендант крепости в полной форме, его сопровождал полицейский с факелом в руке.

Было около четырех часов утра.

Комендант сказал Шаррасу:

— Полковник, немедленно одевайтесь.

— Это почему?

— Вы уезжаете.

— Вероятно, какая-нибудь новая гнусность?

Комендант промолчал. Шаррас начал одеваться.

Когда он был уже почти одет, в камеру вошел невзрачный молодой человек, весь в черном.

Молодой человек сказал Шаррасу:

— Полковник, вас выпустят из крепости, вы покинете пределы Франции. Я получил предписание отправить вас за границу.

Шаррас возразил:

— Если меня хотят выпустить из крепости с тем, чтобы я покинул Францию, я не выйду отсюда. Это еще новое беззаконие. Меня так же не имеют права изгнать из Франции, как не имели права арестовать. За меня — закон, право, мои старые боевые заслуги, мой мандат. Я протестую! Кто вы такой, сударь?

— Я начальник канцелярии министра внутренних дел.

— А! Так это вас зовут Леопольд Легон?

Молодой человек потупился.

Шаррас продолжал:

— Вас прислал некто, именующий себя министром внутренних дел, — господин де Морни, если не ошибаюсь. Я знаю этого господина де Морни. Он молод и плешив. Прежде он играл в ту игру, от которой теряют волосы; сейчас он ведет ту игру, в которой рискуют головой.

Разговор становился неприятным. Молодой человек пристально разглядывал кончики своих сапог.

87
{"b":"174153","o":1}