– Едва лишь освятили этот собор, Уолт, он сделался усыпальницей одного короля и видел, как всходил на престол другой, но если дело обернется так, как хотят того Эдди на небесах и Ублюдок на земле, я стану последним английским королем. Не будет больше Англии, той Англии, какой ее знаем ты и я.

Итак, – сказал Квинт, – кузнецы трудятся, юноши продают землю и покупают боевых коней, и все думают только о чести.

– Примерно так, – согласился Уолт, постукивая по земле недавно выструганным посохом из орешника.

– Я слышал, что два мастера работают три недели, пока изготовят хороший меч, – припомнил Тайлефер. – Это правда?

Они поднимались по северному склону крайней гряды Тавра. Проводник обещал, что впереди их ждет последняя, самая последняя вершина, с которой они увидят море, а затем, если не считать небольших холмов, дорога все время пойдет вниз. Оно бы хорошо, после трехдневного перехода по горам животные устали, почти всем путешественникам пришлось спешиться и подгонять скотину палками сзади или тянуть ее вперед за недоуздок.

– Правда.

Дорога петляла, огибая приземистые дубы, нависшие над кручей, корни их торчали наружу в расщелинах известняка. Примерно в двухстах шагах ниже упавшие деревья лежали в мутном от мела ручье, струившемся среди покрытых лишайниками валунов. Уолт, отдуваясь, постарался объяснить:

– Меч должен быть достаточно тяжелым, чтобы прорубить доспехи или по крайней мере чтобы удар сбил врага с ног, даже если его шлем или кольчуга уцелеют, но при этом достаточно легким, чтобы сильный воин мог без устали сражаться от рассвета до заката. Кстати, это зависит не только от тяжести, но и от правильного распределения веса. Сталь должна быть прочной, но гибкой. Самый лучший клинок можно согнуть так, что острие почти коснется рукояти, а потом меч вновь распрямится, без изгибов и заломов. Лезвие должно быть острым и твердым, не зазубриваться. У нас для твердости добавляют уголь или окалину. Чтобы закалить металл, его погружают в лошадиную мочу, желательно от кобылицы в охоте. И конечно, рукоять меча, и головка, и эфес, все должно быть отделано золотом, серебром, медью, финифтью в соответствии с титулом и заслугами владельца.

– Да уж, это особенно важно, – иронически вставил Квинт.

– Конечно. Хороший, богато украшенный меч внушает врагу страх, но если противник и сам достойный воин, при виде такого меча в нем пробуждается мужество и готовность принять вызов.

Квинт в очередной раз отметил в убеждениях Уолта противоречие, которое не поддавалось доступной ему логике, хотя для англичан, по-видимому, тут не было никакого парадокса.

– Ну и как же создают это чудесное оружие? – полюбопытствовал Тайлефер.

– Мастер-кузнец, Вёланд[76], прежде всего выбирает железные бруски, проверяет, правильно ли они обработаны, выдержан ли срок, и тому подобное, потом кладет эти бруски в длинные песчаные канавки, примерно три фута в длину и чуть больше дюйма в ширину. Понимаете, это не простой деревенский кузнец, которого просят сделать плужный лемех или садовый нож. Тот, кто выковывает меч, должен знать древний обычай...

– Чушь, – буркнул Квинт.

– Он берет три таких бруска, точнее, три железных прута, – продолжал Уолт, не обращая внимания на этот комментарий, – и вместе со своим подручным нагревает эти стержни, пока они не раскалятся докрасна в кирпичной печи, на углях из древесины ольхи...

– ...которая также обладает магическими свойствами, – не удержался Квинт.

– Нет, – спокойно возразил ему Уолт. – Скорее наоборот: многие жители лесов считают ольху крестьянским деревом, она ведь растет у рек и на лугах. Важно другое: ее угли дают больше жара. Огромными щипцами кузнец и его помощник несколько раз поворачивают стержни, закручивают винтом, прежде чем сплавить их воедино. Изгибы придадут клинку упругость. Этот процесс именуется «созданием узора». Мастера бьют по металлу, пока он не примет форму клинка, и оставляют посередине длинную бороздку – желобок. От этого меч становится более гибким и легким, не теряя прочности. Затем они обрабатывают кромку лезвия с обеих сторон. Я уже говорил, как.

– Узоры, конечно же, складываются в руны и магические заклинания?

Уолт готов был дать волю раздражению, – сколько можно подначивать? – но тут Аделиза и Ален повернули обратно, помчались по извилистой дорожке, лавируя между верблюдами и осликами, а там, где склон горы был не столь крут, они ломились сквозь кусты, пренебрегая петлями тропинки. За три недели, что прошли с тех пор, как Уолт впервые увидел ее, когда она танцевала в полутемной комнате под звуки арфы Алена, Аделиза, стоявшая на грани отрочества и юности, еще на несколько шагов приблизилась к расцвету. Сейчас, при свете солнца, в коротком, до колен платьице, с разлетевшимися кудрями, которые выбились из-под узкой повязки, она была похожа на косулю или на юную валькирию.

Рассердившись, что сестра бежит первой, Ален решил срезать последний поворот, споткнулся, ободрав колени, и кубарем скатился к ногам взрослых.

– Мы добрались до вершины! – в два голоса завопили брат и сестра. – Первый осел уже наверху. Там есть источник. И море оттуда видно, не синее, не зеленое, а золотое, совершенно золотое, все горит и сверкает, словно огромное золотое блюдо или щит, тот самый щит Ахилла, про который папочка поет иногда. Там большие корабли, по пять рядов весел на каждом...

– Квинкверемы плывут в Ниневию, – пробормотал Тайлефер, почувствовав, как подступают стихи.

– Ты не мог с такого расстояния сосчитать, сколько там гребцов! – осадила брата Аделиза.

– Вообще-то эти узоры, – продолжал Уолт, – подчеркнутые шлифовкой или вкраплением золота, хотя и кажутся столь замысловатыми и точно выверенными, возникают сами собой, отчего весь процесс и называют «созданием узора».

Но все уже забыли об Уолте и его повести.

Вид действительно был великолепным. В Памфилии хребет Тавра близко подходит к морю, в пяти-шести милях от берега уже возвышаются его отроги, уходящие на семь, а то и восемь тысяч футов в небо. Узкая прибрежная равнина охватывает залив, словно нефритовое ожерелье с жемчужными подвесками. Четыре жемчужины – Адалия, Перга, Аспенд, Сида, главные города этой области. Земля здесь так богата, что плодов ее хватает для процветания четырех портов, отстоящих не более чем на пять миль друг от друга, и в каждом – свой форум, храмы, театр, цирк, гавань. К тому времени, когда Уолт увидел эти места, близился их упадок. В отсутствие Pax Romana, всеобщего мира, установленного некогда римлянами, торговые города становились добычей пиратов, чуть ли не каждый год переходили из рук в руки всевозможных сатрапов, калифов, королей, императоров, христиан обеих конфессий – но пока еще они процветали.

Основным источником изобилия были горы, дававшие древесину, дичь и меха, а главное – всевозможные каменья, от драгоценных до самых обычных. Подножие Тавра покрывали виноградники и оливковые рощи, на равнине выращивали хлопок, ткань из которого превосходила качеством даже египетскую. Здесь уже появились завезенные арабами и турками апельсины и лимоны, сахарный тростник, абрикосы, баклажаны, специи – тмин и кориандр, новые для Европы сорта арбуза, благоухающие цветы – жасмин, гвоздики и многие другие, на основе которых составляли духи, и, разумеется, здесь, как повсюду, росли злаки и корнеплоды – пища бедняков, корм вьючного и молочного скота.

И дары моря. В тот день путники лакомились на ужин омаром трех футов длиной и без клешней. Уолт был уверен, что омар без клешней – какое-то отклонение от нормы, если не творение самого дьявола, и уж конечно, эта тварь окажется ядовитой. Друзья с трудом уговорили его отведать новое блюдо.

И конечно же, в этом раю даже в конце октября было тепло, к полудню становилось жарко, и лишь по ночам возвращалась прохлада.