– Если это будет необходимо, чтобы предотвратить войну или вторжение, я бы мог признать тебя королем Англии, но с одним непременным условием: ты назначишь меня вице-королем и своим полномочным представителем, чтобы я правил Англией от твоего имени. Сам ты будешь держаться подальше, наведываться к нам только с официальными визитами, и в этом случае гвардию будут составлять не твои люди, а мои. Когда тебе понадобятся воины и оружие для защиты твоих интересов на континенте, я тебе их пришлю.

Вильгельм в задумчивости грыз костяшки пальцев, потом покачал головой.

– Не пойдет. Хочу избавиться от Нормандии. Она мне осточертела. Надо начать все с начала, с нуля. На этот раз все сделаем как надо.

Гарольда переполняли гнев и отчаяние, он обливался потом, лицо скривилось в уродливой гримасе. Вильгельм с минуту озадаченно наблюдал за ним, потом объявил:

– А вот и Ланфранк-ломбардец. Родом из Ломбардии, понимаешь. Он нам поможет – чертовски умный парень.

Ланфранк, сверстник Гарольда, носил рясу бенедиктинца, но на груди у него красовался большой золотой крест (правда, без украшений), а на пальце – перстень, весьма напоминавший епископский. Он был крепко сбит, невысок, с крупной челюстью и с бледным одутловатым лицом; руки сильные с тяжелыми кистями. В постоянно настороженном взгляде сквозили ум и хитрость.

– Ланфранк, скажи Гарольду, где сейчас его кузен и племянник.

– В Ле-Беке, господин мой. Учатся.

– Там у Ланфранка свой монастырь, при котором он устроил школу, главным образом, разумеется, для священнослужителей, но есть и отделение для сыновей вельмож, они учатся читать, писать, изучают право, риторику и все такое. Ланфранк, через пару дней Гарольд уезжает. Привези сюда поскорее мальчишек, мы устроим в их честь пир или что-нибудь в этом роде, проводим по-хорошему. Ну вот, Гарольд, надеюсь, ты доволен. А теперь... – Он взял со стола лист пергамента и обернулся к писцу, застывшему наготове с чернильницей и пером в руках. – Этот подонок Монморанси опять нам недоплатил. Прочти его письмо... Гарольд, – сказал он, в последний раз обращаясь к англичанину, – если располагаешь временем, сходи в женский монастырь и попроси настоятельницу показать гобелены, которые ткут в ее обители. На них стоит посмотреть.

Гарольд понял, что аудиенция окончена. Поднявшись, он заставил себя слегка наклонить голову и вышел из зала. Как только Гарольд отошел достаточно далеко, чтобы слова герцога не достигли его слуха, Вильгельм ухватил Ланфранка за рукав и силой усадил на стул, только что освобожденный Гарольдом.

– Убл... подонок не желает мне подыграть. Я дважды пытался. Стоит на своем: будет служить мне лишь в тех краях, где я буду править по закону. В Англии для этого требуется согласие Витана, а Витан идет у него на поводу.

Переплетя толстые пальцы, Ланфранк погрузился в раздумье.

– Есть более высокая власть, – произнес он. – Существует авторитет, голос которого заглушит болтовню каких-то стариков на захудалом острове на краю цивилизованной земли.

– Ты имеешь в виду Рим, Папу. Верно – но как нам привлечь его на свою сторону?

– Отправь делегацию в Рим. Я могу возглавить посольство. Пусть Александр[50] благословит твое предприятие, пришлет тебе какую-нибудь эмблему, священное знамя, реликвию, что-нибудь в этом роде.

– Он потребует что-то взамен.

– Разумеется, но эту малость мы можем предоставить ему безо всякого ущерба для себя. Ему нужны гарантии того, что ты призовешь к порядку Церковь Англии, проведешь клюнийскую реформу, во всех церковных вопросах будешь признавать верховенство Рима.

– Это значит, что Церковь станет еще сильнее.

– Да, но тем самым Церковь сможет способствовать укреплению государства, послужит тем противовесом мятежным баронам, которого тебе так недостает в Нормандии.

– Чтобы осуществить эти реформы, понадобится надежный человек, – с хитроватой усмешкой произнес Вильгельм. – У тебя есть кто-нибудь на примете?

Ломбардец слегка покраснел, повел плечами – неожиданно кокетливый жест для такого крупного мужчины. Лицо его оставалось бесстрастным.

– Кентербери? – поинтересовался Вильгельм тем полупрезрительным тоном, каковой служил для него единственно возможным проявлением фамильярности и дружеского расположения.

Вновь легкое пожатие плечами.

– Сперва надо выгнать Стиганда, – пробормотал учитель из Ле-Бека[51].

– Это не составит труда.

Они помолчали с минуту.

– Остается еще проклятый Витан, – буркнул Вильгельм.

Учитель оглянулся, убедился, что никто из писцов не прислушивается к разговору, и на всякий случай склонился к самому уху хозяина.

– Это можно устроить, – прошипел он. – Чтобы доставить Вульфнота и Хакона из Ле-Бека, понадобится по меньшей мере два дня. За это время мошенник Тайлефер что-нибудь да выдумает.

В сопровождении Уолта, Хельмрика, Даффида и Тимора Гарольд пересек двор и вышел к женскому монастырю. Монахи проводили их к красивому портику с изящными колоннами и округлыми арками. Колоннада привела к двойным дверям с небольшим глазком. Перед дверями лежала дорожка длиной в шестьдесят футов, а шириной всего в двадцать дюймов. На узком коврике были изображены чудеса Девы, явленные пилигримам на Млечном пути, то есть на дороге в Сантьяго-де-Компостела. Этот рассказ в картинках весьма походил на современные комиксы.

Чрезвычайно развеселившись, пятеро англичан принялись высмеивать комическую неуклюжесть фигур, полное отсутствие индивидуальных черт, примитивные узоры и так далее, пока все не полегли от хохота, услышав реплику Даффида: эти застывшие рожи напомнили-де ему сосредоточенное выражение лица человека, избавляющегося от длительного запора. Тимор обратил внимания на ошибки в убогих латинских надписях, которые сопровождали каждый эпизод, а Гарольд, не раз наблюдавший затем, как длинными вечерами при свете свечи работает иглой Эдит Лебединая Шея, заявил, что перед ними отнюдь не гобелены, а просто-напросто вышивка, и не слишком искусная в придачу.

– Он хорош, – пробормотал Хельмрик. – Настоящий мастер.

– И арфа неплохая, – отметил Тимор.

В зале под ними в самом центре на четырехугольном возвышении стоял человек в темной одежде, его редкие черные волосы не скрывали высокого лба. Склонившись над великолепной арфой, он играл и пел, лицо его судорожно подергивалось, когда в промежутке между строфами он наигрывал импровизации, эхом вторившие настроению или содержанию только что пропетых стихов. Арфа, будто корабль, была построена из планок хорошо выдержанного дерева, прибитых медными гвоздями к скрытой под ними раме, корпус был выложен сусальным золотом и перламутром. Шейка, изогнутая, как гребень волны, поднималась вверх почти на два фута; она была сделана из темного дерева, отполированного до нестерпимого блеска и, по-видимому, столь твердого, что инкрустировать ее было невозможно, хотя каким-то инструментом и удалось просверлить в грифе дыры для колков, на которые натягивались струны.

– О чем это? – шепотом спросил Уолт. – Черт меня побери, если я хоть что-нибудь понял в этой тарабарщине.

– Ш-ш! – прошипел Ульфрик.

– «Песнь о Роланде», – шепотом ответил Хельмрик, касаясь губами уха Уолта. – Новая версия. Поэма о предательстве. Ганелон ловит императора Карла на слове и вынуждает его вверить Роланду арьергард, когда французы уходят из Испании. Вот слушай...