Он нахмурился, поднимая воротник пальто. Это же смешно, просто нелепо даже допустить мысль, что такое может произойти.

Тогда почему же ему снится этот сон?

Почему видения, осуществления которых он не допустит, отравляют ему душу?

— Законодательные органы штата собираются уже до конца недели издать указ о сокращении государственных фондов для благополучных организаций вроде нашей, потому что их сократило федеральное правительство, — раздался голос Стеф, мягкий и отстраненный. — Может быть, это и тревожит Саймона?

— Ну да, давайте стремиться к тому, чтобы больше людей очутилось на улице, — съязвил Росс.

— Удовлетворенность поощряет в людях нежелание трудиться, Джон. И ты это знаешь. Ты постоянно об этом слышишь. Если прекратить помощь, то можно заставить их выйти и начать работать.

— Дурацкое дело нехитрое. Мы можем просто проигнорировать нищенство. Можем считать, что бедняки — это те же богатые, но без денег. Можем убедить себя, будто возможности образования, социальной жизни и культуры одинаковы для всех. Можем игнорировать статистику, связанную с домашним насилием и подростковой беременностью, динамику роста преступности, болезней и семейной нестабильности. Перекроем кислород богатым и заставим их работать. Не знаю, почему раньше никто об этом не подумал. У нас бы уже сейчас все оказались на улице и вкалывали до седьмого пота.

— Ага. И еще мы могли бы изобрести лекарство от рака и избавиться от него, — она уткнулась лицом в плечо Джона, окутав его шелком волос.

— Мне понравился обед, — заметил он, стараясь не сорваться из-за охватившего его раздражения.

— Хорошо. Мне тоже понравилось, — поддержала она, не поднимая головы от его пальто.

Они завернули за угол Мэйн-стрит возле книжной компании «Эллиотт-Бэй» и двинулись к дому. Впереди простирался Оксидентал-парк, пустой и безжизненный — лишь деревянные тотемы высились во мраке. Бездомные нашли себе уголки потеплее, оставив места дневного отдыха. Некоторые пристроились на ночлег в приютах. Некоторые — на улице. Кто-то утром проснется. Кто-то — нет.

— Нас явно недостаточно, — тихо произнес Росс.

— Кого недостаточно? — Она подняла глаза и посмотрела на него.

— Никого. Я неверно выразился. Не кого, а чего. Приютов для бездомных. Школ для детей, убегающих из дома. Запасов пищи. Пунктов оказания помощи. Церквей для всех нуждающихся. Благотворительности. Программ для финансирования и ответов на вопросы. Недостаточно всего.

Она кивнула.

— За время и деньги людей идет соревнование, Джон. И выбор не всегда прост.

— Может быть, будет проще, если люди вспомнят, какое идет соревнование за их души?

Она уставилась на него.

— И тогда каждый будет должен сам решить, что делать, верно?

Они пересекли Мэйн-стрит возле Уотерфолл-парка, вглядываясь в темноту и слушая шум водопада, отражающийся от кирпичных стен. Посреди скоплений камней, деревьев, садовых столиков замерли тени, почти незаметно передвигающиеся. Россу показалось, будто он рассмотрел фасеточные глаза, следящие за ним. Он давно уже не видел пожирателей — только их быстрые взгляды. Иногда его беспокоило, что он не может рассмотреть их получше. В другое время хотелось и вовсе не замечать пожирателей, но он бы все равно знал об их существовании, даже если бы и не видел.

Эта мысль напомнила ему слова Овэйна Глиндуэвра.

«Думаешь, ты когда-нибудь сможешь стать таким, как прежде?»

Джон поймал себя на том, что снова вспоминает сон, как он появился в нем, как себя чувствовал. Пусть ему никогда не стать прежним, по крайней мере, он может предотвратить превращение в монстра из своего сна. Ему ведь это удастся, правда?

Он молча вглядывался в тени, в то время как Стефани сжимала его руку, и позволил этим существам выйти на свет. И ему показалось, будто и они разрешили ему войти во тьму.

Несмотря на всепоглощающий голод, демон ждал полуночи, чтобы выйти на охоту.

Он тихо вылез из своего логова и разглядывал жертвы, сновавшие по пустынным улицам Пионер-сквер. По рабочим дням город засыпал довольно рано, даже бары и рестораны гасили огни еще до наступления глубокой ночи. Воздух был тяжелым после недавно прошедшего дождя, на асфальте стояли лужи. Машины проезжали по одной-две, сидевшие в них люди спешили домой, в кровать. Бездомные просыпались после вечернего сна. Демон наблюдал за ними в тени Оксидентал-парка, практически незаметный. Но парк и тротуары были пустынны и тихи. Демон остался один.

Он вылез из убежища и принял человеческий облик. Выпрямившись, демон позволил своей оболочке тронуться к месту охоты. На нем были кроссовки, позволяющие двигаться мягко и бесшумно в тени зданий, через темные улицы, густые аллеи и дорожки для прогулок. Бездомные, проводящие свои дни в парке, куда-то исчезли, только индейские тотемы тускло светились посреди площадок, словно охотники в поисках жертвы: горящие глаза, зубы и когти наготове.

Но демон охотился не ради еды. Его голод был иной природы. Более древний, менее объяснимый. Демон охотился из-за жажды убивать. Ему было важно ощущать сопротивление жертв, когда он впивается в их тела, ломает кости и выпускает кровь. Он охотился исключительно ради чувства полноты бытия, когда удается схватить жизнь человека — последняя вспышка сознания, последний вздох и завершающий хрип в ожидании смерти. Потребность демона в убийстве людей была врожденной. Он и сам когда-то был человеком — давно, очень давно, — и для продолжения жизни ему было необходимо убивать в себе человеческое снова и снова. Помогало убийство других. Собственная человечность этого существа давно утонула под слоем безумия, но ему было важно выглядеть человеком, чтобы свободно разгуливать среди жертв. Лишь в краткий момент убийства он обнаруживал свою истинную личину.

На углу Первой авеню и Йеслер-стрит демон сделал последнюю паузу и огляделся. Не видя ни людей, ни машин, он скользнул по Первой улице, где виднелись старые двери и подвальные окна, и спрятался на одной из ступенек, ведущих в лавчонку флагов и воздушных змеев. Он снова осмотрелся и прислушался. И снова ничего не заметил.

Двигаясь на полусогнутых, словно краб, он очутился перед старым окном в деревянной раме с выбитым стеклом, просочился сквозь проем и очутился внутри.

Там он мягко спрыгнул на пол подвала и подождал, пока привыкнут глаза. Это заняло всего секунду, ибо демоны отлично видят в темноте. Гораздо лучше, чем раньше, когда он был человеком. Гораздо лучше своих теперешних жертв. Он презирал слабость плоти и крови, которыми некогда обладал. Презирал все человеческое, сброшенное им, словно змеиная кожа. Он больше не обременял себя моральными нормами и эмоциональным равновесием, внутренней чувствительностью или вообще чем бы то ни было. Демон исправно действовал во благо Пустоты, движимый лишь одним стремлением — выжить. Для него не было вопросом: служить Пустоте или нет. Он служил, потому что не имел другого пути, к тому же цели и задачи Пустоты полностью совпадали с его собственными. Цель жизни демона — разрушить как можно больше человеческих жизней. Просто стереть их с лица земли. А служба Пустоте давала большие возможности.

Он простоял в темноте без движения несколько долгих минут, потом начал снимать одежду. Охотиться лучше в трансформированном виде. Человеческая личина неудобна, она лишь напоминала демону, в какой скорлупе он был заперт много лет. Все демоны обладают способностью к мутации и, если им дать время, могут становиться кем угодно. Но этот демон был настоящим мастером. Он легко, без усилий менял свою форму. Большинство демонов должны сохранять принятый ими облик, потому что его слишком сложно перестраивать. Но этот был особенным. Он трансформировался так же лихо, как хамелеон, меняющий окраску, в считанные минуты становясь иным. Его способность очень ему помогала на службе Пустоте. Он специализировался на вычислении и перетаскивании на свою сторону наиболее могущественных слуг Слова. Он убил многих из них. Вот и сейчас он работал над устранением Джона Росса.