Будто звон тонкого металла поплыл над парком странной варварской мелодией.

— И ты, «Живой камень», — Хакмас вынул и торжественно водрузил на место четвертый камень. — Ты — порождение стихии дерева. В тебе — соки жизни. В тебе — стремление к совершенству. В тебе — преодоление хаоса и смерти. В тебе сила, заставляющая прорастать колосья и зеленеть рощи. В тебе мудрость жизни. Ее бесконечность. Ее торжество.

По парку прошел шелест, будто ветер кружил прошлогодние листья и играл в кронах деревьев, но ветра не было и в помине.

— Я призываю всех вас, чтобы сломать двери тюрьмы. Чтобы выпустить на свободу Саамарит. Чтобы вернуть надежду нашему роду.

Странная мелодия из звуков, сопровождавших появление камней, усиливалась. Но она не разрушала тишину, а была ее неотъемлемой частью. А вместе с камнями пели и души троих людей, собравшихся здесь. Мир распускался благоухающими бутонами, и Великая Пустота во всей ее бесконечности и блеске касалась сознания каждого. И в этой пустоте было добро и обещание лучшего.

В подлунном мире ничто хорошее не длится долго.

Ночь была нарушена человеческими криками и лязгом металла,, Принц очнулся от наваждения и негромко произнес:

— Они пришли. Они помешают нам. Я остановлю их.

— Не обращай внимания, — отвлекся на секунду Видящий маг, — они не изменят ничего. Освобождение началось.

Он открыл глаза и произнес громко:

— Последний камень. Камень стихии Огня. Где ты? Будто ожидая, что ему ответят. Видящий маг промолчал, потом воскликнул:

— Тебя нет! Так пусть же мое сердце послужит ему заменой!

И тут все и началось. Лучи Луны сошлись на камне стихии железа, заметались в нем, набрали мощь и разлились, заполняя камень стихии воды. Там свет вошел в берега, собрался в точку и ударил в камень стихии земли. Тамон померк, изменился, приобрел Новые цвета и вонзился в камень стихии дерева. Там луч стал ярок, пожелтел и вонзился в грудь Видящему магу. Круг Мудрости был замкнут!

Видящий маг вздрогнул, качнулся, но удержался на ногах. Его тело переполнилось безумной болью, терзающей каждую клеточку. Все пытки, которыми баловались в Атлантиде, были просто милыми и безболезненными по сравнению с тем океаном боли. В этот миг вся черная ненависть демонов Темной Реальности, вся мощь их заклятия, державшая тысячелетия Саамарит, обрушилась на Видящего мага. Кто из людей способен устоять перед такой болью, да еще продолжить начатое? Нет таких. Кроме Видящего мага. Он поборол боль. Он преодолел нахлынувшее на миг отчаяние и сомнения в том, что он сможет сдержать обрушившуюся на него тяжесть.

Принц, глядя на окаменевшего учителя, тоже верил, что тот сможет побороть проклятия. Но только ценой жизни. Его сердце, послужившее вместо камня Огня, сгорит. Принцу хотелось плакать. Но он вдруг увидел, что искаженное болью лицо Видящего мага озарилось радостью. Хакмас смог перебороть боль. Смог перебороть себя. Он готовился сломать заклятия. И он ликовал. Он погибал счастливым…

Немало тяжелых мыслей пришлось передумать боярину Матвею после того, как он едва не стал жертвой покушения. И выводы напрашивались сами собой. Он наконец распутал тот клубок, который враги сплели вокруг него.

Матвей принял меры, чтобы обезопасить себя в дальнейшем. Дворня его была воспитана в строгости и послушании. И владела воинскими премудростями. Она в лучшую сторону отличалась от принадлежащих столичным вельможам многочисленных слуг, которые славились наглостью и вороватостью и порой сами были замешаны в разбойничьих делах, грабя по ночам простой люд и нагоняя на окрестности страх. Теперь дом Матвея охранялся строго и бдительно, а сам дворянин не появлялся на улицах в одиночку, ходил лишь по открытым местам, избегая темных закоулков. Он был уверен, что если следующее покушение будет совершено, то встретит он его во всеоружии и вряд ли даст врагам довести свой подлый замысел до конца.

Но только заботой о собственной жизни он не ограничился. Душа его была преисполнена решимости воздать лиходеям сполна по их мерзким заслугам. Первонаперво он сел за стол и подробно изложил в письме происшедшие события, особое место уделив своим соображениям и подозрениям на сей счет. Настоятельно просил в своем послании, чтобы действия, которые будут предприняты уважаемой им сановной особой, были бы окружены строжайшей тайной и о них знали бы как можно меньше людей.

Подстраховавшись и очистив душу, Матвей принялся расставлять сети. Было доподлинно известно, где искать и что искать, а это уже немало. Среди ближайших слуг имел он таких, кто проползет ужом куда угодно, кто невидим и легок, как ветер, мягок и ловок, как кошка, и от чьих ушей и глаз не скроется ничего. Не раз помогали они ему в странных и важных делах, которыми приходилось дворянину заниматься на службе государственной.

Обложив «дичь» со всех сторон, Матвей теперь ждал, чем это кончится. И час пробил…

— Встречались они, — прошептал тщедушный пегобородый мужичонка, появившийся в дверях комнаты. Он был самым пронырливым и хитрым шпионом, которых только видел Матвей на. своем веку. — Правда, сам лично не приходил, человека своего присылал. Уговорились, что встретятся только вечером. На заимке у Лопушиной пустоши.

— Где эта пустошь? — спросил дворянин.

— Не знаю. Но скоро узнаю.

— А зачем собираются?

— Что-то важное затеяли. Понял я так — завтра и решится, о чем они давно разговор вели.

— Что же они затеяли, поганцы? — задумчиво протянул Матвей. — Ладно, иди.

Он несколько минут сидел за своим столом, неподвижно глядя куда-то вдаль и гладя пальцами усеянную драгоценными камнями рукоять своего любимого, острого, словно бритва, кинжала. Взял он его в схватке с басурманами — лезвие по рукоятку вошло в плечо боярина, но он сумел здоровой рукой удушить огромного, злого татарина. Так кинжал и стал его собственностью, трофеем. Вместе со шрамом на плече.

— Родион, разузнай-ка скорее не только, где эта Лопушиная пустошь находится, но и ходы-подходы к ней, места укромные. И чтобы ни одна живая душа об твоем интересе не пронюхала.

— Будет сделано, не сумлевайся.

Действительно, Родион был пронырой хоть куда. Не много времени ему понадобилось, чтобы все разведать. Выслушав вечером того же дня донесение, Матвей удовлетворенно кивнул и наградил шпиона столь щедро, что даже удивил его.

— Готовься, Родион, завтра выступаем.. На следующий день Матвей, Родион и трое здоровенных молодцов, вооруженные пистолями, алебардами, ножами, прибыли к заимке. В деле обустройства засад дворянин обладал большим опытом. Даже более солидным, чем атаман Роман, хотя тот славился везде именно этим искусством и слыл в нём непревзойденным. Никто сейчас, выйдя на поляну, не сказал бы, что в окрестностях притаились вооруженные люди и терпеливо ждут той минуты, когда будет подан сигнал к действию.

— Чтоб тихо сидеть и без знака не дышать даже, — еще раз погрозил дворянин пальцем, после чего сам схоронился за поленницей дров и кипой разного хлама и стружек, откуда мог хорошо слышать и видеть, что происходит возле вросшей в землю, покосившейся избушки.

Времени прошло немало, но Матвей привык ждать. Пошевелиться он позволял себе только тогда, когда онемело тело. Мысли его текли ровно, спокойно. Воспоминания, думы о том, как лучше завершить это хитрое дело, да просто посторонние мысли одолевали его и навевали сон. Вместе с тем он не впадал в дрему, слышал и улавливал каждое движение в лесу, каждый шорох. И дождался…

Атаман был в стрелецкой форме. Он обошел избушку, осмотрелся, нет ли какой опасности, подошел к поленнице, но спрятавшегося там дворянина не обнаружил. Потом набрал сухих веток, высек кресалом искры. Немало труда пришлось потратить, прежде чем вверх взметнулся хилый огонь, который набухал, с каждой секундой набирал мощь, тщетно силясь разогнать сгущающуюся над землей синюю тьму. Атаман уселся на лавку перед костром и завел Хорошим густым голосом заунывную разбойничью песню, звучавшую в лесу тоскливо и тянувшую душу. Песню о разбойничьей атаманше, которая не пожалела сорок душ, в том числе родителей, всех сгубила ради шайки своей., Вскоре появился второй — хмурый, взъерошенный. Он уселся на пень напротив атамана.