До нужного места компания добралась без происшествий. Около длинного забора, откуда открывался хороший обзор на дом, разбойники сбились в кучу, чтобы обсудить дальнейшие свои действия.

— Он вон той дорожкой пойдет, — сказал татарин. — И за этот угол обязательно завернет. Ежели там встать, то он вас не заметит. Главное, сразу наверняка бить. Поговаривают, что боец он шибко умелый, запросто отбиться может.

— Ничего, рука не дрогнет, — сказал Косорукий Герасим. Хоть и был он хил и болезнен, но никто лучше его не знал, как отправить человека на тот свет.

— Гришка станет туда, — приказал татарин. — С того места округа вся видна. Если какая опасность — стража аль еще чего серьезное, — свистнешь.

Все заняли свои места. Человек, живший в этом доме, уже приговорен к смерти, и вряд ли что спасет его. А ему, Гришке, уже никогда не вырваться из этой кровавой круговерти. Ох, худо…

Дворянину Матвею Семеновичу не спалось. Как всегда, в полнолуние у него болели кости и ныли старые раны, полученные в жестоких боях с врагами государства Российского. Много чего хранила его память, многое пришлось ему испытать, передумать за годы своей жизни. Помнил он моменты, когда казалось, что погибла Россия, упала и не поднимется больше православная вера. Помнил, как куражились иноземцы, разная сволочь и свой русский сброд, как разрасталась, будто черная туча ложилась на землю православную, смута и разорение. Ложь и корысть, глупость и трусость правили бал. Кулаки сжимались у Матвея, когда вспоминал он все это. Будто вчера было. Ох, как тяжело тогда приходилось тем, у кого честь и любовь к отчизне в крови. Но радостно было вспомнить, как проснулся, очнулся ото сна, сбросил оковы предательства и позора народ русский, собрал все то сильное и хорошее, что было в нем, и скинул с себя ненавистных кровососов. Бежали тогда поляки так, что пятки сверкали. Но пограбили они хорошо матушку-Русь. Целый обоз ценностей из первопрестольной увезли. Помнил Матвей, как отряд под его командованием догнал обоз, как бились с поляками и казаками — в плен никого не брали. Но не получилось — исчез обоз. А деньга та очень бы казне пригодилась. Сколько лет прошло. Сколько сил потрачено, чтобы выведать хоть чего-то об обозе, но как было все покрыто тайной, так и осталось.

В дверь комнаты, где в полумраке, разгоняемом лишь трепещущим огоньком одинокой свечи, сидел Матвей Семенович, постучался холоп Степаша, вялый и сонный.

— Человек к тебе, хозяин, просится. Морда басурманская. Гнать его в шею? — деловито осведомился холоп.

— А чего хочет?

— Говорит, дело к тебе важное имеет. Еще говорит, что из столицы самой приехал. Врет. В Москве морду такую басурманскую давно бы в Сибирь сослали.

— Зови его быстрее!

Через некоторое время недовольный холоп завел в комнату татарина, который отвесил низкий учтивый поклон.

Боярин исподлобья, оценивающим взором обвел посетителя. Что и говорить — морда не особенно приятная. Хотя что еще ждать от холопа? Обычная холопская морда — хитрая, якобы покорная, но глумливая.

— С чем пришел?

— Пожаловал по тайному делу от боярского сына Владимира. Нет ли здесь лишних ушей?

— Нет, мои слуги не приучены подслушивать под дверями. Говори спокойно.

— Думный боярин Владимир Скоромный получил твое письмо и послал к тебе своего ближайшего помощника боярина Хлопова.

— А чего он сам не пришел? — спросил Матвей. Что-то не нравилось ему в посетителе, настораживало его.

— Не хочет, чтобы пока вас вместе видели. Человек в городе он новый, может привлечь внимание, коль к тебе заявится. Хочет свидеться осторожно, а потому приказал звать тебя на постоялый двор, где бы вы могли то тайное дело спокойно обсудить. Ну а мне больше говорить не ведено.

— Ладно. А где посыльный мой Кузьма?

— Думный боярин его у себя оставил на случай, если с вестью срочно послать понадобится сюда.

— Хм, — нахмурился Матвей. Гость говорил все вроде бы складно, но все равно что-то в его словах и поведении вызывало тревогу. — Ладно, пошли.

— С собой лучше тебе никого не брать, чтобы лишнего внимания не привлекать, — сказал татарин.

— Я никогда никого с собой не беру. Не родился еще тот, кто мою жизнь оборвать может.

Матвей ушел в другую комнату и вскоре появился в добротном зеленом походном кафтане с прицепленной к богатому красному, вышитому серебром поясу тяжелой саблей. Еще за пояс был заткнут длинноствольный пистоль, не слишком удобный, но зато надежный и с хорошим боем.

— Эй, Степашка, запри получше ворота и никого, кроме меня, не впускай и не выпускай, — распорядился Матвей.

— Будет сделано, — кивнул с готовностью холоп, позевывая.

— Ну что, гость дорогой, пошли…

Гришка добросовестно глядел по сторонам в надежде, что кто-нибудь появится и можно будет подать сигнал тревоги и сорвать кровавое дело. Еще он надеялся, что дворянин откажется идти ночью незнамо куда лишь по предложению подозрительного татарина. А еще, может быть, что тучи, наползающие на луну, закроют ее в самый ответственный момент, и в суете жертве удастся ускользнуть из рук убийц.

Заскрипела дверь терема, послышались голоса:

— Ни черта не видать.

Действительно, туча закрыла луну, и на миг землей овладела кромешная тьма.

— Возьми, хозяин, фонарь.

Тут луна выглянула снова, и Гришка смог хорошо разглядеть их. Боярин шел (прямой, высокий) уверенной легкой походкой. Рядом семенил татарин, в его руках горел фонарь, отбрасывающий луч на его спутника и дорогуГришку затошнило. Сейчас этого человека убьют. И на совесть ляжет еще один тяжелый камень. И тут Гришка понял, что должен порвать стягивающую его цепь убийств, жестоких грешных дел, свидетелем, а то и соучастником которых ему довелось быть. Тем более что терять ему теперь нечего. И Сила, и Варвара потеряны навсегда, душа его, похоже, погублена, и можно попытаться спасти ее, заслужив хоть немножко снисхождения у Господа.

Гришка сунул два пальца в рот и отчаянно, изо всех сил, как только мог, засвистел. Его свист пролетел над спящим городом, привыкшим к ночной тишине и покою, заметался меж черных курных изб, деревянных церквушек, отразился от стен пятиглавого собора и замер где-то в лесу. Он переполошил народ. Захлопали ставни, забегала в тереме дворянина Матвея хорошо обученная и готовая ко всяким неожиданностям дворня.

Чертыхаясь, Евлампий и Герасим выскочили из засады и бросились прочь. По опыту они знали, что в таких случаях нужно как можно быстрее уносить ноги и как можно меньше думать о судьбе товарищей — каждый выбирается как может.

Матвей настороженно огляделся, заметил бегущие фигуры, и тут подозрения в нем вспыхнули с новой силой, превращаясь в твердую уверенность, что дело нечисто.

— Что это? — спросил он у своего спутника.

— Да пьянь, наверное, расшалилась.

— Что-то ты не то говоришь, — дворянин взял Хана за рукав. — Эй, Ванька, Семен, тащите веревки!

Татарин дернулся и выхватил из-за пазухи нож с длинным тонким, тускло блеснувшим в свете луны лезвием. Он хотел в одиночку докончить то, что не удалось сделать его собратьям, но клинок не достиг цели — боярин проворно отскочил. В следующий миг на разбойничью голову обрушился увесистый кулак, и татарин растянулся на земле, силясь прийти в себя. Через три секунды он готов был вскочить и кинуться в бой, но сверкнула сабля. Матвей, подождавший, пока Хан очухается, ударил его плашмя, чтобы не убить, а оглушить и доставить странного посланца на допрос. Но он недооценил проворства и живучести татарина. В последний момент тот успел откатиться в сторону, и удар пришелся мимо. Хан вскочил и во всю мочь припустился наутек.

Боярин Матвей хотел было кинуться за ним следом, но мешал длинный кафтан. Да и татарин, с которым было трудно тягаться в беге, уже шмыгнул за забор и растворился, как привидение, в ночной тьме. Луна снова зашла за тучу, свеча в оброненном фонаре погасла, снова ничего не было видно.

— Жив, хозяин? — спросил холоп Степашка с длинной оглоблей в руках.