И Трифонов со всех ног помчался вниз по Последнему Пути, отчего-то отлично зная, что встретит Влада и сотоварищей там. И он не ошибся.

Никита Трифонов вообще никогда не ошибался, хотя даже и не догадывался о своем странном даре.

— До десятого колена! — проорал Рябов, картинно взмахнул пулеметом, словно дирижер палочкой. Смурный свет нового дня пал на обезображенное рваным шрамом лицо, придавая ему очертания гротескной маски.

Николай шел подле Стрыя и с каждым шагом ощущал, как ему холодно. День был отвратителен — апофеоз всех серых дождливых дней. Почему-то казалось, что и все последующие дни будут такими. До самого Исхода.

Рамена с отрешенной ухмылкой наблюдал за небесными виражами своего Ворона. Вещая птица звала на бой и сулила им победу.

Понурый Евлампий шагал и сверлил мутными своими очами покрывшуюся ледком землю. Он теперь тоже улыбался похожей на Раменову отрешенной улыбкой — слабый отсвет веселья у отринувшего прошлую жизнь камикадзе. Если бы Босх, тонкий психолог и организатор (очень полезные качества, если ты хочешь управлять большим количеством людей), увидел бы сейчас его лицо, то неминуемо остановил бы процессию и переправил Евлампия в арьергард, а то и вовсе стрельнул бы прямо тут, благо цель их похода уже была видна невооруженным глазом. Просто потому, что люди с таким вот лицом как правило трудно поддаются управлению и в священном своем безумии способны развалить даже очень хорошо спланированное предприятие. Но Босх не видел, потому что шел позади и мог наблюдать лишь всклокоченный затылок Евлампия.

А тот тем временем тяжело поднял голову и уставился куда-то в сторону перекрестка Школьной со Стачникова. Глаза его, доселе пустые и бессмысленные, глаза животного, ведомого на бойню, вдруг обрели некоторую ясность и цепко поймали какой-то не видный другим объект. Хоноров пожевал губами, внимательно всматриваясь. Без очков он видел плохо, но что-то подсказывало ему, что вон то серое пятно в густой тени под декоративным деревом с обрезанной верхушкой — прячущийся человек.

Надежда полудохлой птицей трепыхнулась у него в груди, и это был тот своеобразный запал, который привел пассивного доселе Евлампия Хонорова в состояние действия. Сделав немудреный выбор между покорной гибелью и рисковой свободой, он рванулся вперед, испустив хриплый крик:

— Спа-а-са-а-йте!!!

Рывок его был столь силен, что не ожидавший этого Кобольд не удержался на ногах и повалился вслед за своим ручным человеком на землю. Это и спасло его от насыщенного свинцового града, что со свистом пронизал воздух в том месте, где только что была его голова.

Стреляли плотно, сразу с нескольких позиций, давя неожиданностью нападения и тем, что самих стрелков почти не было видно за стволами деревьев.

Николай Васютко услышал вопль Хонорова, первый, похожий на глухой щелчок выстрел, стал поворачиваться и увидел лицо Стрыя — еще не испуганное, непонимающее, что происходит. Стрый стоял столбом, а из-за деревьев уже стреляли вовсю, длинными очередями, не экономя патроны. Били на поражение по самым видным целям. Снова вспомнился мертвый голубь, ах Стрый, ты даже не мог убежать от разгневанного соседа, ты всегда был слишком медлительным, и тебе в насмешку дали прозвище Шустрый. Ты слишком долго думаешь, а может быть, глупо и наивно надеешься, что в последний момент рука провидения отведет от тебя быструю свинцовую смерть.

Нет, Стрый, не отведет.

Николай действовал быстро. Он шагнул вправо, заслоняя собой Стрыя, толкнул его плечом, одновременно закричав:

— Ложись, Стрый, ложись!!!

Тот понял, бросился на землю, но медленно, слишком медленно. А Николай все еще думал о голубе, и о том, как холоден осенний воздух, когда что-то тупо ударило его в живот и грудь, и после мгновения холодной пустоты вспыхнуло жаркой, обжигающей болью.

— Колька, Колька!!! — орал Стрый и тянул его за собой на землю, но Николай и так уже падал, не способный стоять на враз размягчившихся вдруг ногах. Какие глаза были у того голубя — черные бессмысленные, с белыми кружками вокруг угольно черных зрачков.

И Пиночет упал, на спину, ударившись затылком о холодную землю, но даже не почувствовав этого. Наверху клубились облака — серые, холодные, вечные.

— Ты как? — в панике шептал Малахов, судорожно передергивая затвор своего оружия. — В порядке?

«В порядке», — хотел ответить Николай, но почему-то не смог. Смешное чувство, словно из него выпустили весь воздух, как из проколотого мячика. В детстве он любил играть в мяч, у него был такой старый, футбольный с заплатой на пузатом боку.

Кобольд отпустил цепь Хонорова и по-пластунски пополз в сторону близких деревьев. Руки подгибались, сердце заполошно колотилось, глаза заливал мигом выделившийся пот. Бывший драгдилер искоса глянул направо и встретился с глазами Босха, что полз в ту же сторону. Губы того шевельнулись и произнесли несколько неслышных слов, адресованных тем, кто стрелял из-за деревьев, Стрыю, Рамене и лично ему, Кобольду. Босх призывал поднять оружие и стрелять. Кобольд притворился, что не слышит и полностью поглощен перемещением себя в сторону укрытия.

В суматошную дробь выстрелов вмешалась новая раскатистая трель. Драгдилер повернул голову и даже на миг замер. Совсем рядом с ним Рябов стоял во весь рост и давил на гашетку своего пулемета, ведя плотный заградительный огонь. Пронесшийся по улице свинцовый шторм не оставил на нем ни царапины, да и теперь, уже явно нацеленные точно, пули каким-то образом миновали отлично видимую массивную мишень. Рябов по-доброму улыбался, водя стволом пулемета из стороны в сторону, золотистые гильзы взмывали в холодный воздух, а упав на землю, катились к Кобольду. Рябов был как утес, как огневая башня, асфальт вокруг него исходил крошкой, пули свистели в сантиметре от кожи, а ему было все равно.

Брат Рамена возился с затвором автомата, резко вздрагивая, когда девятиграммовая болванка врезалась в землю слишком близко от него. Потом оружие все же соблаговолило встать на боевой взвод, и он стал посылать короткие прицельные очереди. Его усилия увенчались успехом — в стане врага зашевелились, а потом на дорогу упало дергающееся тело, рот раскрыт в немом крике, глаза широко отворены навстречу смерти. Рябов среагировал моментом и перенес огонь на возникшую мишень, из-за укрытия выскочил еще один человек и резко дернул раненого назад, но не успел — короткая очередь из трех пуль, накрыла упавшего. В следующий момент его вдернули за издырявленный древесный ствол.

Огонь резко убавил в интенсивности. Тихо ругаясь про себя, Босх высунулся из-за своей ухоронки и стал стрелять из новенького вороненого десантного автомата. Две пули нашли свое убежище в стволе дерева над его головой, посыпалась древесная крошка, а острая щепка больно кольнула в шею. Было неуютно. Да, давно Босх не был сам под огнем, всегда было кем прикрыться.

— …Ворона!!! — крикнул Рамена, это у Рябова кончились патроны, и сразу стало много тише. С вражеской стороны стреляли двое или трое.

Бывший отец семейства так и не залег на землю, словно полагал себя бессмертным. Отточенным движением он вынул новый магазин, вставил его, а старый упал ему под ноги, после чего одна из пуль настигла его, поддела и отбросила на Рамену. Тот сжал зубы и стал потихоньку отползать к деревьям. В его автомате тоже кончились патроны. Под деревьями Босх свирепо пнул Кобольда, прошипев:

— Стрел-ляй, гад!

И Кобольд тоже открыл огонь. Хоноров закрыв голову руками так и лежал на асфальте, а чуть в стороне, за телом Николая, словно за бруствером отстреливался Стрый, не замечая, как под напарником скапливает темно-красная лужа.

Следует признать, что в той быстротечной битве нормально умели стрелять только Босх, с его выучкой, да Дивер, с ней же. Остальные посылали пули из дергающегося и ходящего ходуном автомата куда попало, что впрочем заставляло противника не подниматься от асфальта.

Рябов задорно качнул головой, встряхнув редкими волосами, ствол пулемета на миг вознесся к небесам в патетическом салюте, но тут же скорректировался и снова занял горизонтальное положение. Улыбка Рябова стала щербатой — чужая пуля попала ему в рот, выбила два зуба и вышла из щеки, оставив рваную дыру. Кровь окропила десны, словно он только что закончил кровавую трапезу. Еще одна свинцовая подачка глубоко пропахала бицепс правой руки почтенного отца семейства.