Мой роман с Мишелем Бароном развивался стремительно. В нем были взлеты и падения, веселье и смех, грусть и горькие слезы. Реальной пользы я принести ему не могла, поскольку была бедна, как церковная мышь, зато я заставляла его смеяться и окружала нежностью, чем он бывал очень тронут. У него были и другие, куда более красивые, любовницы, и богатые патронессы, ожидавшие, что он будет танцевать перед ними на задних лапках, но каким-то образом мы неизменно умудрялись уединиться в укромном уголке гостиной какой-нибудь состоятельной дамы, смеясь над особенно забавным стихотворением.

Я начала втайне мечтать о замужестве. Я воображала, как проведу жизнь в писательских трудах, спорах, занятиях любовью и походах в театр. Мне более не будет нужды целыми днями прислуживать королеве Марии-Терезии, играть в карты, расчесывать ее дурно пахнущих собачек и деланно смеяться неуклюжим ужимкам ее карликов. Мне больше не придется улыбаться людям, которые мне неприятны, льстить тем, кто полон злобы, и сплетничать о тех, кто мне неинтересен. По утрам мы с Мишелем будет валяться в постели, пить горячий шоколад и читать, а потом целый день будем писать. Я – сочинять рассказы о любви, магии и приключениях, которые произведут фурор в Европе. Он – писать блестящие пьесы, которые заставят аудиторию плакать и привлекут к нашим дверям вереницы экипажей богатых покровительниц. По вечерам мы будем ужинать в ресторанах, посещать салоны или ходить в театр. Мы будем танцевать ночи напролет в Менильмонтане, а потом – заниматься любовью и засыпать в объятиях друг друга.

Однажды вечером я заговорила с ним об этом, притворившись, будто эта мысль только что пришла мне в голову, и я не придаю ей особого значения. Мы только что закончили заниматься любовью, и я прижималась к его боку, а он небрежно обнимал меня за плечи. Оба мы были обнажены, а на голове у Мишеля красовался его ночной колпак, который он носил скатанным в кармане пальто после того, как однажды шутливо пожаловался на холод в моей комнате. Он с удивлением взглянул на меня.

– Пожениться? Но, ради всего святого, зачем?

Я улыбнулась и сделала небрежный жест рукой.

– Ну, не знаю… например, тебе не придется тайком пробираться ко мне в спальню по ночам, пряча в кармане скомканный ночной колпак.

– Он мне не мешает, – ответил Мишель. – И места занимает совсем немного.

– И тебе не надо будет ускользать от меня на рассвете.

– Ну, если это – цена, которую я должен заплатить за возможность провести с тобой ночь…

– Но если бы мы поженились, тебе вообще не пришлось бы прятаться. Мы могли бы купить небольшой славный домик в Париже…

– Каким же это образом, хотел бы я знать?

– Ну, не знаю. Если ты сочинишь пьесу, которая будет иметь бешеный успех… а я напишу роман, который станет популярным…

– Если бы да кабы, да во рту росли грибы, то был бы не рот, а целый огород, – кисло отозвался он, убирая руки и складывая их на груди.

– Мы найдем покровителя.

Он фыркнул.

– Мне и сейчас трудно найти покровителя, когда я не обременен женой.

Я села, прикрывшись простыней.

– Я не стану для тебя обузой.

– Не говори глупостей, Шарлотта-Роза, – отрезал он. – Женщины всегда превращаются в обузу. Ты захочешь, чтобы я весь день сидел дома с тобой, когда мне понадобится уйти, чтобы осчастливить своих покровительниц. Потом тебе понадобится крикливый ребенок, женщины вечно хотят детей…

– Не понадобится, – горячо возразила я, хотя это была правда. Иногда я воображала, что в своем домике грез держу на руках розовощекого малыша, который смеется и тянет ко мне пухлые ручонки.

– Рано или поздно моя труппа обязательно отправится на гастроли в провинцию. Ты даже представить себе не можешь, как это тяжело. Ты не выдержишь тягот кочевой жизни.

– Выдержу. – На глаза у меня навернулись слезы, и я сжала кулаки и стиснула зубы, чтобы не расплакаться.

– Ты сможешь убить метлой крысу, потом освежевать ее и кинуть в кастрюлю, чтобы сварить суп на обед?

Я молча смотрела на него, закусив губу.

– Ты способна прошагать двадцать миль под дождем, а потом заночевать в придорожной канаве?

– Если надо, то смогу, – храбро ответила я.

Мишель рассмеялся.

– А вот я так не думаю, герцогиня.

Раньше мне нравилось, когда он называл меня «герцогиней», шутливо намекая на мое благородное происхождение, но сейчас это прозвище прозвучало оскорбительно.

– Я… Я вынесу… и дождь… и крыс… если мы будем вместе. – Голос мой явственно задрожал.

Мишель презрительно фыркнул.

– А какой толк от тебя на гастролях? Ты не можешь петь, не умеешь играть…

– Я научусь.

– Чушь!

– Научусь! Рассказывать истории – то же самое, что играть на сцене. Ты должен придумать разных персонажей, завладеть вниманием аудитории, покорить их своим голосом, ты должен…

– Ты не умеешь играть на сцене, Шарлотта-Роза.

– Но я могу научиться! Мои истории заставляют тебя смеяться. Почему же я не смогу рассмешить другую аудиторию?

– Этого недостаточно.

– Но почему? Что ты имеешь в виду?

– Для того, чтобы добиться успеха на сцене, недостаточно быть смешной и умной, Шарлотта-Роза. Ты должна быть еще и красивой.

Возражения замерли у меня на губах. Волна унижения накрыла меня с головой, огнем обжигая кожу.

Мишель встал с постели и принялся одеваться.

– Мне очень жаль, герцогиня. Я не хотел сделать тебе больно или оскорбить. Но ведь это правда. Если я когда-нибудь соберусь жениться, то или на богатой, или на красивой. Лучше всего, чтобы моя избранница сочетала в себе оба эти качества. А ты, к несчастью, не обладаешь ни одним из них.

Уязвленная до глубины души, я вспомнила одно из любимых утверждений своего опекуна. «У нищей красоты больше любовников, чем мужей», – говаривал маркиз де Малевриер. А что же делать, если ты бедна и некрасива? Я вдруг ясно увидела свое будущее, полное скуки, насмешек и одиночества.

Мишель надел башмаки и направился к двери.

– Ты собираешься расхаживать по дворцу в ночном колпаке? – ледяным тоном поинтересовалась я. – Тебя поднимут на смех.

Он метнул на меня злобный взгляд, сорвал с головы колпак и швырнул его наземь. Затем, схватив парик, он кое-как напялил его на голову и выскочил вон, с грохотом захлопнув за собой дверь.

Я свернулась клубочком, зарылась лицом в подушку и заплакала.

На следующий день мне нанесла визит Франсуаза Скаррон, одна моя знакомая, которая лишь недавно появилась при дворе, но уже стала объектом самого пристального внимания, поскольку король явно искал ее общества. При этом она была немолода. Она не была блондинкой. Она не обладала роскошной фигурой. Она даже не отличалась особой жизнерадостностью. У Франсуазы Скаррон была оливковая кожа и темные глаза, хотя, уверена, подобно мне, она втайне мечтала о копне золотистых кудряшек и глазах цвета небесной лазури, как у любовницы короля Атенаис.

Самое же странное заключалось в том, что Франсуаза Скаррон была не только низкого происхождения, но еще и подвизалась гувернанткой у внебрачных детей Атенаис. Король поселил их в одном тайном месте, где мог навещать детей, не вызывая скандала. Несколькими месяцами ранее, после того как Атенаис родила от него третьего ребенка, король решил официально признать своих детей и перевезти их ко двору, куда, естественно, вместе с ними прибыла и гувернантка.

Мне не терпелось свести с нею знакомство, поскольку Франсуаза приходилась внучкой писателю-гугеноту Агриппе д’Обинье[140]. Родившись в Понсе, всего в сотне миль от замка Шато де Казенев, он написал одну из моих любимых детских книг, «Приключения барона де Фенеста», о комических эскападах гасконца в Париже.

Сама Франсуаза появилась на свет в долговой тюрьме, и в возрасте шестнадцати лет вышла за увечного поэта Поля Скаррона. Она ухаживала за ним восемь лет вплоть до его смерти, но потом осталась без гроша. Очевидно, ее сочли самой подходящей кандидатурой на должность гувернантки детей Атенаис, развязав руки самой Атенаис, которая получила возможность проводить время с королем.