– Кроме того, вы же не хотите, чтобы ваша красивая одежда пострадала, – улыбнулась мне сестра Серафина. В ее речи слышался легкий иностранный акцент, итальянский, скорее всего, решила я, поскольку разговаривала она, как отпрыск семейства Мазарини, кардинала, семь племянниц которого долгие годы шокировали и возмущали Версаль. – Вы же сами не захотите работать в прачечной или на кухне в таких роскошных шелках.

Я испуганно воззрилась на нее.

– Праздный ум – прибежище дьявола, – сказала сестра Эммануэль. – Раздевайтесь.

Я вздохнула.

– Кому-то придется помочь мне. Я не могу раздеться сама.

Сестра Серафина аккуратно сняла мой кружевной фонтанж. Его назвали в честь фаворитки короля, Анжелики де Фонтанж, которая однажды на охоте потеряла шляпку и наспех перевязала волосы подвязкой. Король пришел в полный восторг, и уже на следующий день придворные дамы подвязывали волосы кружевами. Анжелика скончалась еще шестнадцать лет тому, но мы до сих пор носим фонтанж, соревнуясь друг с другом в его высоте и изысканности.

Сестра Серафина одну за другой расстегнула мои юбки. Сначала la secrete[21],из тяжелой парчи, расшитой пчелами и цветами, затем – la friponne[22], из золотистого тюля, прикрепленную к верхней юбке украшенными драгоценными камнями застежками и, наконец, la fidele[23], из бледно-золотистого атласа. Это платье стоило мне целое состояние, но я с радостью уплатила его в качестве своеобразного комплимента Его величеству, который, подобно Королю пчел, правил своим двором.

– Дальше раздевайтесь сами… – И сестра Серафина растянула на руках черную глухую накидку, а я, спрятавшись за нею, сняла сорочку тончайшего батиста, надев вместо нее грубую рубаху небеленого полотна, которую она мне протянула. Скатав шелковые чулки, я отдала их ей и выпрямилась, ожидая, что мне предложат надеть еще что-либо. Напрасно.

– Прошу прощения, мадемуазель, – сказала сестра Серафина. – Я должна осмотреть вас, дабы убедиться, что вы не носите под сердцем ребенка. Наше аббатство не может позволить такого скандала, как рождение в монастыре младенца.

Я уставилась на нее, не веря своим ушам.

– Я – не беременна.

– Я должна убедиться в этом. Прошу вас, лягте на стол. – Сестра Серафина кивком указала на массивный стол позади меня, темную дубовую поверхность которого покрывала белая простыня.

– Моего слова должно быть достаточно.

– Вы и сами можете не знать об этом.

– Zut alors[24]. Если об этом не знаю я, то как можете узнать это вы?

– Я занимаю должность монастырского аптекаря. Поверьте мне, я умею определять, беременна женщина или нет.

– И наверняка знаете, как избавиться от ребенка.

Сестра Серафина промолчала, но лицо ее помрачнело. Сестра же Эммануэль прошипела:

– Это значило бы совершить смертный грех. Ваши слова оскорбительны для наших стен.

– Прошу вас, – повторила сестра Серафина. – Если вы подчинитесь, я не причиню вам вреда. Но, если вы воспротивитесь, сестрам придется удерживать вас силой, и тогда мне будет намного труднее действовать аккуратно и бережно.

Я возмущенно фыркнула.

– Хорошо, только побыстрее, пожалуйста.

– Прошу вас, лягте и поднимите нижнюю рубашку.

Я улеглась спиной на стол, сведя коленки вместе, а потом поерзала, поднимая сорочку. Сестра Серафина, похоже, успела согреть руки над огнем, поскольку пальцы ее не были холодными, чего я опасалась. Она быстрыми и ловкими движениями осмотрела мой живот, а потом осторожно сжала груди. С губ у меня уже был готов сорваться дерзкий комплимент. Но я лишь стиснула зубы и промолчала. Она опустила мою сорочку, прикрыв ею живот, и негромко произнесла:

– Ее лоно не расширено.

– Что я вам говорила?

– А теперь я попрошу вас раздвинуть ноги.

Я свела колени вместе.

– В этом нет необходимости.

– Прошу прощения, – вновь сказала она. – Я должна произвести полный осмотр.

– Мы знаем, что представляет собой королевский двор, – вмешалась сестра Эммануэль.

– В самом деле? Хотела бы я знать, откуда. К вашему сведению, Его Величество король превратился в весьма набожного человека, так что весь двор сейчас прозябает в скуке и томлении.

– Прошу вас, не упрямьтесь, – сестра Серафина с силой развела мне колени. На мгновение я воспротивилась, стиснув зубы, но потом в очередной раз напомнила себе, что больше мне идти некуда. Так что мне оставалось только терпеть, когда она бережно засунула в меня пальцы. Это продолжалось всего несколько секунд, но я чувствовала себя униженной и обесчещенной.

Вынув руку, она отвернулась, чтобы умыться. Я села и натянула нижнюю рубашку до колен.

– Удовлетворены?

– Она не ждет ребенка, – сообщила сестра Серафина сестре Эммануэль.

– И? – требовательно вопросила наставница послушниц.

Сестра Серафина покачала головой.

– Если она желает знать, не девственница ли я, то должна вам сообщить, что… я была замужем. – Мне пришлось проглотить комок в горле, чтобы произнести эти слова. Глаза у меня защипало от слез.

– Были? И где же ваш супруг? – пожелала узнать сестра Эммануэль.

Я сложила ладони в молитвенном жесте.

– Мой супруг… он… – Но закончить мне не удалось.

Сестра Серафина сочувственно закивала головой.

– Мне очень жаль, – сказала сестра Берта. – Мы не знали, что вы – вдова. В письме короля вас называют «мадемуазель».

– Я и есть мадемуазель, – сердито ответила я. – Я что, так и должна сидеть и дрожать от холода? Передайте мне одежду.

Монахини обменялись недоумевающими взглядами. Лицо сестры Эммануэль осветилось любопытством. Я подметила, как раздуваются ее ноздри. Она почуяла запашок скандала, как свинья нюхом чует глубоко зарытые в землю трюфели.

Я одарила ее ледяным взглядом, замерев в неподвижности, пока сестра Берта затягивала мне корсет. Затем я позволила ей надеть на меня тяжелое черное платье, источавшее неприятный запах щелока, в котором его стирали. К нему прилагался длинный передник из тех, что носят крестьянки, темные чулки из плотной колючей шерсти, которые подвязывались выше колена кожаными ремешками, и самые уродливые туфли на деревянной подошве, какие я только видела.

Не могу передать отвращение, охватившее меня, когда я надела эти тряпки. Меня едва не стошнило. И дело было не только в том, что от них исходил омерзительный запах, что они чесались и были грубыми. Они выглядели уродливыми. А я всегда обожала красивую одежду. Мне нравилась гладкость атласа и чувственная мягкость бархата. Меня приводили в восторг изящество вышивки, утонченность кружев и шуршание шелка по полу. Мне нравилось лежать по утрам в постели и думать о том, что я надену сегодня. Имея выбор нарядов, я могла польстить королю или понравиться мужчине, которого желала видеть своим возлюбленным. Я обожала придумывать новую моду. Например, подобрать юбки лентой, выставляя напоказ туфельки на высоком каблуке, или первой надеть платье из черных «зимних» кружев поверх кремового атласа, замечательно оттенявшего мою кожу. И сейчас я чувствовала себя бабочкой, у которой жестокосердный мальчишка оборвал разноцветные яркие крылышки.

Сестра Серафина осторожно вынула заколки из моей прически, и завитые локоны водопадом обрушились на плечи. Затем она извлекла из своей корзинки большие ножницы и, не успела я опомниться, как она несколькими решительными движениям остригла мне волосы. Извивающимися черными змеями они упали на пол.

– Mordieu[25]! Что вы себе позволяете? – Я схватилась за голову, чувствуя, как неприятно колет ладони жесткая короткая щетина, похожая на иголки маленького ежика.

– Мне очень жаль, – сказала сестра Серафина. – Но послушницам полагается иметь короткую стрижку.