Вскоре после этого визита к куртизанке Венеция перестала казаться мне волшебным городом, превратившись в нагромождение холодного камня. Стояла зима, купола и шпили кутались в клочья серого тумана, приглушающего звон колоколов и крики гондольеров. Пронизывающий ветер с моря задувал в каждую щелочку, а на тротуарах улиц плескалась ледяная вода, так что моя обувь и подол платья вечно оставались сырыми и тяжелыми. Я никак не могла согреться.

Меня вдруг потянуло ко всему зеленому. Глаза мои жаждали отдохновения на зеленых лугах. Я мечтала посидеть на зеленой траве в тени зеленого же дерева. Мне хотелось съесть прохладного зеленого салата. Я умирала от желания ощутить на языке вкус рукколы, сбрызнутой оливковым маслом и сдобренной пармезаном, кусочков спаржи в растопленном масле и салата из сладкой и горькой зелени. Но более всего мне хотелось рыбного супа с петрушкой.

Когда я только переселилась в дом над мастерской масок, то всегда держала ставни своей спальни закрытыми, чтобы не видеть сада куртизанки. Но теперь я целыми днями сидела у окна, глядя на вечнозеленые живые изгороди розмарина, окружающие садовые клумбы, на которых по-прежнему цвели, невзирая на холод, чемерица и черноголовка, сурепка и лук виноградный, химонант[68] и гамамелис. Мне снилось, как я ем сурепку. В лицо мне летел снег, но я упрямо сидела у окна, дрожа от холода и кутаясь в коричневую шерстяную шаль, не сводя глаз с сада куртизанки. Приходил Алессандро и умолял меня лечь в постель, но я дожидалась наступления темноты и только тогда позволяла увести себя от окна. Он укладывал меня в кровать и укрывал выцветшим старым ковром, подкладывая в ноги каменную грелку с горячей водой, но я все равно не могла согреться.

И я не могла заставить себя проглотить ни кусочка.

Повитуха лишь встревоженно прищелкивала языком, приглушенным голосом разговаривая в соседней комнате с моим мужем.

– Ребенок не сможет правильно развиваться, если она не будет есть, – уверяла она. Поэтому Алессандро обшаривал рынки в поисках еды, которая, по его мнению, придется мне по вкусу. Но стояла зима, и времена были нелегкими. Я худела на глазах, становясь все бледнее.

Еще никогда Великий пост не казался мне таким долгим. Алессандро говорил, что и мышь ест больше меня. Он даже купил мне мяса, сходив к мяснику в гетто, рискуя подвергнуться наказанию и пройти сквозь строй горожан вокруг площади с бараньей ногой, привязанной к шее. Алессандро чуть не плакал, когда я отвернулась к стене и отказалась есть его.

Пришла весна, и садовники куртизанки сгребли снег и размотали мешковину, которой были укрыты деревья. Я оторвала голову от подушки, чтобы полюбоваться зрелищем. В течение следующих нескольких дней были посажены семена, и вскоре зеленая дымка окутала свежевскопанные клумбы. Я смотрела на сад, сгорая от желания. С каждым днем зелень в саду куртизанки становилась все гуще. Я узнавала петрушку, лук-резанец, сурепку, листья настурции, одуванчик – странный выбор растений для богатой женщины, думала я – красивые колокольчики, которые моя мать называла рапунцелем, из которых получался замечательный салат.

– Мне нужно съесть что-нибудь, иначе я умру, – сказала я Алессандро.

Он пожевал губу и сжал кулаки, а когда к нам пришла повитуха, чтобы осмотреть меня, – потому что я уже переносила ребенка, и она беспокоилась из-за этого, – он передал ей мои слова.

– Пусть она ест то, что ей нравится, – ответила повитуха. – Разве вы не знаете, что это повредит ребенку, если ее желания останутся невыполненными? Ни в коем случае нельзя пугать или расстраивать беременную женщину, иначе ее мысленные терзания приведут к деформации ребенка. Если она хочет молока, но не получает его, ее ребенок родится с белыми волосами. Если дорогу ей перебежит заяц, то ребенок родится с заячьей губой. Если вы не дадите ей петрушки, то у вашего ребенка на лице появится родимое пятно в форме стебля петрушки и изуродует его, помяните мои слова.

Я лежала в постели, слушая, как дождь стучит в ставни, обеими руками обнимая свой раздувшийся живот. «Кто ты? – думала я. – Что за маленькая жизнь трепещет во мне? Или я прокляла тебя от рождения, когда прибегла к колдовству, чтобы твой отец полюбил меня?»

Дверь с грохотом распахнулась. На пороге стоял насквозь промокший Алессандро, но глаза его сияли ликованием. В руках он держал охапку свежих зеленых листьев.

– Я нарвал их для тебя. Калитка в сад была открыта настежь. Наверное, ее просто забыли запереть. Я пробрался внутрь, тайком надергал зелени и убежал.

Я с трудом приподнялась, опираясь на локоть. До этого я даже не отдавала себе отчета в том, насколько ослабела.

– Подожди минутку, сейчас я приготовлю их с маслом, лимоном и солью. Получится очень вкусно.

Так оно и было. Я ела с огромным удовольствием, с наслаждением ощущая хруст листьев на зубах и их неожиданную горечь. Затем Алессандро принес мне рыбный суп, в который добавил петрушки. Улыбаясь, я съела все, а потом заснула.

Ночью я почувствовала резкую боль внизу живота. Я закричала и села на постели, согнувшись пополам. Боль утихла, потом накатила снова. И опять утихла, и опять накатила. Наступило утро, но я ничего не замечала вокруг. Алессандро изо всех сил старался облегчить мои страдания, но все его усилия пропали даром. Мой ребенок – ты, моя piccolina – не хотел появляться на свет.

День сменился сиреневыми сумерками. Пришла повитуха и попыталась помочь мне. Я чувствовала себя так, словно черные волны боли смыкаются над моей головой, и я иду ко дну. Около полуночи я судорожно стиснула руку Алессандро.

– Я умираю. Помоги мне.

– Что я должен сделать? – взмолился он.

– Я хочу…

– Что?

– Еще…

– Еще салата? Еще петрушки?

– Говорят, что петрушка облегчает родовые боли. – Повитуха омыла мое разгоряченное и заплаканное лицо розовой водой. – Но где мы возьмем петрушку посреди ночи?

Алессандро бросился вниз по лестнице. Я даже не заметила, что он ушел. Меня терзала жгучая боль. Спустя некоторое время он вернулся, сжимая в руке пучок зелени.

– Принес!

Повитуха бросила листья в воду, вскипятила ее на маленькой плите и протянула мне чашку с темно-зеленой жидкостью. Алессандро приподнял мне голову, чтобы я могла напиться. Жидкость оказалась на вкус горькой, очень горькой, но я все равно осушила чашку до дна. И вскоре родилась ты, моя родная маргаритка. Ты выскользнула в мир, глотнула воздуха и закричала, а я смеялась и плакала одновременно, будучи не в силах поверить в чудо, которое появилось на свет из моего тела.

Когда повитуха обмывала тебя, мы увидели, что на головке у тебя вьются огненно-рыжие волосы.

– Как у твоей мамы, – сказал Алессандро, баюкая тебя на руках.

– Смотрите, вот маленькое родимое пятнышко в форме венчика петрушки. – Повитуха указала на небольшое красное пятнышко на твоей груди, над самым сердцем. – Точно вам говорю, если бы вы не принесли ту пригоршню травы, то родимое пятно расползлось бы по всему лицу.

Она получила причитающиеся ей деньги, собрала свои вещи и ушла домой. Алессандро прилег на кровать, обнимая нас обеих.

– Pascadozzia, – неуверенно произнес он, когда над городом начал заниматься рассвет. – Она поджидала меня в саду. Мне очень жаль.

Я очень устала и уже ничего не соображала.

– Кто? – спросила я.

– Та женщина… шлюха, которую горожане называют La Strega Bella. Это в ее саду я нарвал листьев позапрошлой ночью, когда ты сказала, что умираешь… А вчера я вернулся туда снова, чтобы тайком нарвать еще немножко. Она поджидала меня.

Меня захлестнул страх. Я села на кровати, морщась от боли и взглянула ему в лицо.

– Что… что случилось?

– Она сказала, что я – вор. Она сказала, что выдвинет против меня обвинения в краже, и мне очень повезет, если меня не повесят. Я стал умолять ее не делать этого. Я сказал, что ты умираешь, и что наш ребенок умрет вместе с тобой. А она ответила, что слова – это всего лишь сотрясение воздуха, и что мне остается надеяться только на то, что в наказание мне отрубят руки. Я был в отчаянии. Я упал перед нею на колени и стал умолять ее сжалиться надо мной. А она сказала…