Четыре девушки из пяти: Лин, Сэнди и Рейчел погасли как свечи, а жизнь Шерон пошла прахом. Я вертел это в голове и так и этак. Убеждал себя, что это всего лишь совпадение. Неудачный расклад. Жалел, что сжег их фотографии, найденные на чердаке. Надеялся отыскать какой-нибудь способ вернуть все назад.
Я вынашивал планы убийства Фрейзера. Обдумывал, смогу ли я пришить его так, чтобы это выглядело как несчастный случай. На полном серьезе. Я размышлял о том, нельзя ли как-то обменять Мэнди на Фрейзера. Разумеется, я и близко не подошел бы к тому, чтобы хоть как-то навредить ему. Если я вынашивал подобные планы, это еще не значит, что я мог бы осуществить их. Но чем больше я думал о Мэнди, тем яснее понимал, что обязан защитить ее.
И мне пришло в голову вот что: пусть вместо нее буду я.
Это меня окрылило. Но я понятия не имел, как быть дальше: подменить, отменить, переменить? Все, что у меня было, — фальшивый манускрипт с ритуалами, которые я сам же сочинил, как оказалось, только для того, чтобы Фрейзер наложил на них свои грязные лапы. И еще место действия — чердак.
Я перестал спать с Мэнди: мне казалось, что это может испачкать ее. В оправдание выдумал, что подхватил грипп. Потом насочинил еще кое-чего, чтобы пустить ее по ложному следу: например, поездку к матери на пару дней. На самом же деле я вернулся в свою комнату в Лодже и на три дня закрылся там от всего мира.
В комнате меня ожидала гора новых записочек, подсунутых под дверь Фрейзером. Я их не читал. Я не хотел даже прикасаться к тому, что трогал он. Собрал все бумажки веником и совком, ссыпал в металлическое ведро, облил жидкостью для заправки зажигалок и сжег. Затем вымыл руки.
За эти дни я лишь раз выходил на улицу — купил буханку хлеба и несколько банок консервированного супа. Все это я съел холодным у себя в комнате. Аппетита все равно не было; к тому же меня и впрямь слегка лихорадило, а из-за этого никак не получалось выспаться. Каждое утро я ждал, пока студенты разойдутся по занятиям, общага опустеет и я смогу пробраться в ванную. Уборщики заходили в наши комнаты раз в неделю, так что избежать встречи с ними было нетрудно. Естественно, всегда находилась пара симулянтов, которые никак не могли заставить себя дойти до аудиторий, но они вряд ли стали бы слоняться по зданию среди бела дня.
Все это время я изучал свой поддельный манускрипт. Кроме того, я нанес несколько подготовительных визитов на чердак. Дверь была заперта, но я ведь знал, как пробраться внутрь.
На чердаке было жутко и затхло. Всякий раз, когда я отгибал панель, очередная порция свежего воздуха просачивалась сюда со вздохом отчаяния. Я заново начертил мелом пентакль, расставил на вершинах звезды подсвечники и керамические блюдца для соли, сандала и всего прочего. На голову козла меня не хватило. Я понятия не имел, была ли она необходима для ритуала или служила только украшением.
На третий день я слег с тем самым гриппом, о котором солгал Мэнди. Мысль о том, что я сам накликал на себя заразу, была неприятной, но я понимал, что это правда. Тем не менее, больной или здоровый, я должен был довести дело до конца. Наступила пятница, и другого шанса в ближайшее время не предвиделось: по выходным в Лодже всегда кишмя кишел народ.
Ночью, стоило закрыть глаза, на меня наваливался кошмар о каком-то всеобщем кровавом побоище, так что я толком не выспался, зато встал задолго до того, как другие студенты потянулись в столовую на завтрак. Поставил на стол зеркало и придирчиво осмотрел себя. Я намеревался состричь волосы, а затем тщательно обрить череп. На этот счет в источниках имелись самые строгие предписания. Учитывая, что творилось тогда у меня в голове, я хотел принять все меры предосторожности и выполнить инструкции до последней запятой.
Однако в последнюю минуту меня вдруг охватила странная решимость, своего рода покорность неизбежному. Теперь я был вполне убежден, что все эти ритуалы — мишура, не более чем гимнастика для ума. Я чувствовал, что мне это больше ни к чему. Казалось, я уже так прочно связан с потусторонними силами, что могу просто сесть и ждать, когда они сами ко мне заявятся.
Едва услышав, как последний жилец Лоджа захлопнул за собой дверь, я переоделся в толстый шерстяной халат. У меня раскалывалась голова, так что я принял три таблетки аспирина, запив их полным стаканом виски. После чего поднялся на чердак.
Скорее всего, наверху был жуткий холод, но из-за горячки я почти не замечал его. Я зажег свечи, расставленные на вершинах пентаграммы, и прикрепил свою фотографию на то место, где раньше висели снимки пяти девушек. Затем, скрестив ноги, уселся на пол в центре пентакля.
Видите ли, всю эту возню со свечами я проделывал только для проформы. Я больше не доверял импровизациям из своего фальшивого манускрипта. Я собирался вызвать эту сущность — чем бы она ни была — исключительно силой мысли. И если я планировал читать кое-какие заклинания, то лишь затем, чтобы ни на что не отвлекаться и не уснуть.
Я не захватил часов, но где-то в городе церковные колокола глухо пробили девять, и в ту же минуту я начал повторять про себя заклинания, или даже магические формулы, которые то ли откуда-то позаимствовал, то ли составил сам, не помню. Я знал, что самое главное — непрерывность; хотя мне разрешалось ненадолго остановиться — скажем, чтобы глотнуть воды, — однако любая более существенная заминка могла отбросить меня к самому началу. Я рассуждал так: если у Фрейзера все получилось, то по причине, которая не имела отношения к настоящему ритуалу, даже существуй таковой в действительности. А значит, по этой же причине все должно было получиться и у меня.
Я собирался использовать прием, который называется «ключ». Я не сам его изобрел; упоминания о нем попадались мне как минимум дважды. Долгие часы удерживать внимание на одном предмете — очень непростая задача. Хочешь не хочешь, непременно собьешься с фокуса, растеряешься, а то и вовсе на мгновение позабудешь, что ты вообще тут затеял. Чтобы заполнить или предотвратить такие провалы, как раз и нужен ключ вроде того, что я для себя сочинил, — числа пять, шесть и семь на разных языках. Пять — это число Человека; шесть — число Ада; семь — Рая. Я мог произнести эти цифры по-гречески, на латыни, на иврите, по-французски, по-немецки и, само собой, по-английски. Когда мысли начинают блуждать, сбиваясь с начертанного пути, стоит только мысленно ухватиться за ключ — и ты прямо-таки слышишь, даже ощущаешь, как где-то в немыслимых далях с лязгом отворяются двери космических масштабов.
Funf, sechs, sieben.
Этот метод настраивает мозг на верный ритм; а то, что счет идет на разных языках, помогает выйти из транса, который наступает неизбежно, но может испортить все дело.
Pende, exi, efta.
Всякий раз, когда я чувствовал, что меня сносит в сторону, этот трехтактный отсчет служил мне спасательным тросом. Точкой опоры. Глотком свежего воздуха. Своего рода числовым амулетом.
Я лишь изредка прекращал бубнить, чтобы выпить глоток воды, а затем, с помощью ключа, возвращался к прежнему ритму. После двух-трех часов монотонного повторения заклинаний и жестов перед моим внутренним взором стали появляться чудовищные видения: из илистой мути самых нижних сфер бессознательного выползли, злобно ухмыляясь, мерзкие твари. Мне открылось, что каждый магический жест или формула — это узел на серебристой веревке, которая должна тянуться, пока ритуал не кончится; что эти отвратительные существа олицетворяют слабеющую решимость духа и одновременно пытаются развязать веревку, а цифры ключа удерживают их в узде, пока не затянется следующий узел.
Cinque, six, sept.
Я обливался потом. Чувствовал, как он течет по шее, спине и в паху. Внезапно я громко чихнул, и мне сделалось неуютно при мысли, что здесь некому сказать «будь здоров». Казалось бы, человеку, который отважился вызвать настоящих бесов, должно быть не до мелких суеверий, верно?
