Отто повернулся к полицейским, столпившимся за «лендровером», и просигналил им, подняв оба больших пальца. Мы вошли в закуток, огороженный мешками с песком.

Шеймаса было не узнать: он обрил голову. Из-под его шинели выпирало что-то громоздкое. Все это мне ни капельки не понравилось. Интересно, подумал я, с чего Отто надумал взять с собой именно меня?

— Черт, ну и заварил же ты кашу, — сказал Отто.

Шеймас воззрился на меня. Его глаза искрились льдом. Мне вновь вспомнился Старый Мореход, и я спросил себя, суждено ли мне увидеть еще одну свадьбу.

— Кто это?

— Мы уже встречались, Шеймас. Я направил тебя в «Гоупойнт».

— Впервые вижу, — сказал он, сморщив обветренный нос.

— Сигаретку будешь? — спросил Отто. — Давай курнём. Держи.

— Покурю, если угощаешь. Отчего ж не покурить.

Отто зажег сигарету и передал ее Шеймасу. Потом засмолил свою. Я не курю, но тоже стрельнул одну.

— Ну, рассказывай, что все это значит, — спросил Отто.

Шеймас постукал пальцем по ноздре:

— Спецоперация.

— Нет, Шеймас, это не операция. Мы больше не проводим никаких операций — ни ты, ни я. Мы теперь штатские. Оно и к лучшему.

— Не в том дело.

— А в чем?

— Все сплошная наебка, так? Вот в чем дело.

Отто посмотрел на меня и утер пальцем нос.

— Ну а что там насчет бомбы? Что у тебя под шинелью? Ведь ничего особенного, да? Ну признавайся, ничего ведь? И вообще, чего ты добиваешься, а?

— Аудиенции с королевой. Хочу рассказать ей, что мне известно.

— Кому? Королеве? Шеймас, на таких, как мы с тобой, королеве насрать.

— Я чертовски верно служил этой гребаной королеве. И теперь хочу рассказать ей о том, что знаю. А если ей западло сюда спуститься, то пусть скачет разорванной сракой в Бирмингем. — Что бы ни означала эта фраза, Шеймасу она показалась невероятно забавной. Он запрокинул голову и расхохотался: — Ха-ха-ха-ха-ха!

Отто снова посмотрел на меня:

— Скажи ему, что королева не придет. Скажи, что занята: лопает пироги во дворце. Хлопот полон рот.

— Он прав, Шеймас, — подтвердил я. — Королева сюда не явится.

Старый служака опустил глаза и оглядел усыпанный песком тротуар.

— М-да, — серьезным тоном сказал он. — Насвинячили. Может, пока суд да дело, приберемся тут, а?

И уставился на меня. Похоже, насчет уборки он не шутил.

— Понимаешь, — сказал он мне, — девчушку-то убили. Взяли и грохнули. Это факт. Все знают.

— Какую еще девчушку, Шеймас?

— Диану. Принцессу Ди. Не хотели, чтоб за араба выходила, понял? Такая милая девушка! Я ведь знал ее. Все насчет противопехотных мин. Расспрашивала меня про эти мины, ну.

— Ясно, — кивнул я, хотя понятия не имел, к чему он клонит. — Теперь ясно.

— Скажи королеве, чтоб шла сюда, ко мне. Ей надо со мной покумекать. Пускай только подмигнет, и я все пойму.

— Что поймешь?

— Это уж наше с ней дело. Королева почем зря мигать не станет, верно? Так что, если она придет и подмигнет, я сразу соображу, что к чему.

Бред какой-то. И ни малейшей зацепки. Я пытался придумать, что бы еще такого сказать, как вдруг Шеймас резко придвинулся ко мне. Его глаза бешено сверкали. Как изморозь на солнце.

— Страшное дело, а? — сказал он. — Пытаюсь надыбать чашечку чая.

Я вздрогнул. Эти же самые слова он прокаркал из темного дверного проема тем утром, когда я посадил его в такси и отправил в «Гоупойнт». Казалось, мы на мгновение вернулись туда, попав в какую-то пространственно-временную петлю.

Потом я услышал, как Отто сказал:

— Раз плюнуть, дружище, я добуду тебе чайку.

Отто подмигнул мне. Вряд ли он ожидал, что Шеймас заметит это, но тот заметил — и окаменел. Затем в его лице что-то изменилось. Он переводил взгляд с меня на Отто с таким видом, будто заподозрил, что мы в сговоре. Вроде бы пустяк, понимаю, но я отчаянно жалел, что Отто сделал это.

— Нет, — сказал Шеймас. — Пусть он идет. А ты побудь тут со мной.

Я не возражал против роли посыльного.

— Какой тебе, Шеймас? С молоком? С сахаром?

— Молоко и три сахара. И чашечку для Отто, да? Он никогда меня не подводил. Заслужил чашку чая. Старый приятель… Да, и держи-ка. Мне больше ни к чему.

Он вручил мне какой-то цилиндрик, обернутый в грязный красно-белый клетчатый платок с бахромой — традиционный арабский шемаг.

— Сейчас не смотри, — сказал он. — Там все, что я знаю. Суй в карман, потом поглядишь.

Пререкаться я не стал — подчинился его указаниям и медленно зашагал обратно к командному пункту. Тем временем полицейские и Антония не сводили с меня глаз. Только сейчас я заметил в тени снайперов, нацеливших на Шеймаса скорострельные винтовки. По-моему, это уже перебор. Впрочем, нельзя же забывать и о королеве.

Я подошел к полицейскому «лендроверу» и остановился. Командующий, Антония и все прочие молча на меня уставились.

— Хочет чашечку чая, — сказал я.

Кто-то шумно стравил воздух сквозь зубы.

— Просит, чтобы три сахара, — виноватым тоном продолжал я.

— Это можно, — сказал командующий. Он зыркнул на подчиненных, и один из них тут же метнулся выполнять. — Мы тут, случается, проводим по нескольку дней, поэтому чайком запаслись. Как думаете, есть у него бомба?

— Трудно сказать, — признался я. — Отто считает, что нет. У него что-то торчит под шинелью, но что именно — не поймешь.

Я слышал голоса Шеймаса и Отто — они раздавались из индукционной петли, которая лежала позади «лендровера». Были здесь и видеокамеры. Значит, пока я был там, отсюда следили за каждым моим словом и жестом. Прибыл чай — два пластиковых стаканчика.

— Продолжайте с ним говорить, — распорядился командующий. — Это все, что от вас требуется.

Чай был до того горячий, что обжигал пальцы сквозь тонкий пластик. Я кивнул, развернулся и, стараясь не расплескать, пошел к ограждению. Вдруг перед глазами что-то блеснуло, и я едва не упал навзничь, заливая кипятком себя и все вокруг. Оглушительный грохот поглотил все прочие звуки, а в небо стал ввинчиваться штопор черного дыма.

По всей округе взвыла автомобильная сигнализация. Где-то зазвенел старомодный механический звонок; полицейские кинулись врассыпную. У меня подогнулись колени. В воздухе завоняло чем-то вроде нашатыря. Я попытался подняться, однако ноги стали какими-то ватными, и я растянулся на земле.

Подбежала Антония, помогла мне встать. Мы оба посмотрели туда, где только что стояли Отто и Шеймас. Ограда в том месте страшно искорежилась, а сверху повисло круглое черное облако; оно почти не двигалось, словно воздух оцепенел от ужаса. Антония напряженно вглядывалась в мое лицо, и ее глаза сами были как два серых грозовых вихря.

Автомобили все так же выли втуне; по-прежнему метались туда-сюда полицейские; вопили люди, толпившиеся за статуей Виктории. Я ни с того ни с сего глянул вдаль, за мешки с песком, на гвардейца в серой шинели и меховом кивере.

Он шевельнулся. Считается, что их невозможно расшевелить. А этот шевельнулся.

Полицейские велели нам оставаться на местах, но Антония сказала: «Черта лысого», и мы улизнули, пользуясь всеобщей суматохой.

— Если не уйдем сразу, — пояснила она, — они тут до вечера нас будут мариновать и допрашивать.

Я восхитился. Меня всегда восхищают люди, способные принять решение в минуту вселенской паники.

Она проводила меня домой. Хотела убедиться, что со мной все в порядке. Где-то в районе Пимлико нам удалось поймать такси. Когда мы вошли, Антония поставила чайник. Но я сказал, что чая с меня на сегодня достаточно, открыл великолепное «Пфайфер винъярд пино нуар» и — стыд и срам! — жадно к нему приложился. Налил бокал Антонии, пока не выхлестал всю бутылку сам, — это же как-никак мой любимый сорт.

— Для меня они все на один вкус, — отмахнулась она.

— Сперва попробуй, — рассердился я. — Вечно люди делают вид, что не в состоянии отличить говно от конфетки.