Он взглянул на нас двоих, и мне подумалось: чего бы там ни навидался его любовник-офицер в Персидском заливе, теперь это касается и Джеза. Должно быть, мы слишком пристально на него пялились, потому что он почти заорал:

— Алё, пейте давайте! Мы же празднуем!

В общем, мы выпили и нашли более веселые темы для разговора. А может, просто сделали вид.

Я не большой любитель клубной жизни, но в тот день так набрался на тощий желудок, что меня уболтали посетить какой-то грот, освещенный одними лишь свечами и задрапированный алым велюром в стиле парижского борделя. Джез был здешним завсегдатаем. Это было одно из тех мест, где неузнаваемые знаменитости тусуются с иностранными футболистами. Джез окликнул парочку величавых, словно статуи, девиц, с которыми когда-то снимался. Они оказались вполне компанейскими. Мы со Штыном были в ударе — девчонки от нас угорали. Я заметил, что футболисты приглядываются к нам, пытаясь понять, какой от нас может быть прок. Красная плесень и веленевая бумага, ответил я мысленно, попробуйте-ка нюхните вместо боливийского кокса.

Затем к нам присоединился представитель мелкой знати (во всяком случае, так о нем отозвались девушки). Этот джентльмен целых полчаса терпел наши (главным образом Штына) издевки, а потом стал ко мне клеиться, чем крайне позабавил Джеза. Тем временем я улучил минутку, чтобы поделиться с Джезом своими опасениями. Когда я поведал ему, что Люси снова бросила нашего общего друга, он согласился, что это может серьезно осложнить дело. Мы сошлись на том, что выбора нет — остается лишь ждать у моря погоды да надеяться на лучшее.

Я совсем опьянел и захотел уйти. Одна из девиц предложила меня проводить; кажется, ее звали Тара. Мы оказались почти соседями, так что вызвали одно такси на двоих. По пути к двери она взяла меня под руку; двое футболистов из «Челси» хищно следили за каждым нашим движением. Я так напился, что принялся дразнить их, изображая пас пяткой и удар головой. В ответ один грозно выпятил нижнюю челюсть, а в голодных полузащитничьих глазах второго читалось невысказанное «Паскуда!».

Пока мы ехали, Тара с придыханием поведала, что давешний аристократ — четырнадцатый в очереди на престол. А ведь до этой минуты она мне даже нравилась.

— Вот здесь будет в самый раз, — сказал я таксисту.

Прежде чем я вышел, Тара сдавила мне бедро:

— Не желаешь поразвлечься?

Я наклонился и чмокнул ее в щечку.

— Никогда в жизни за это не платил, — сказал я, — и не собираюсь начинать. Доброй ночи.

Она пожала плечами и открыла мне дверцу. Не важно, сколько я выпил; достаточно разок купить секс за деньги — и бесы повалят в твою жизнь косяком. Набегут стадами. Налетят роями.

Я так перебрал, что с трудом вставил ключ в замок. Зайдя внутрь, первым делом выглушил пинту воды, а потом сбросил туфли, упал в кресло и тут же погрузился в беспокойный сон, вернувший меня во времена учебы в педагогическом колледже Дерби.

Чарли Фрейзера я углядел возле студсовета — он доставал письма из почтовых ящиков. Поблизости никого не было, так что я подскочил к нему сзади и шепнул: «Берегись, он тебя вычислил», после чего преспокойно потопал дальше. Пройдя несколько ярдов, я обнаружил в своем ящике листовку, которая оказалась списком участников Английского комитета планирования. Я сделал вид, будто внимательно его изучаю; на Фрейзера я не смотрел, но чувствовал, как он пялится на меня карими глазенками, печальными, словно у спаниеля.

— О чем речь? — спросил он.

По-прежнему не отрываясь от своего увлекательного чтения, я произнес:

— Мое дело предупредить.

— Кто меня вычислил?

Я с улыбкой повернулся к нему:

— Ладно, делай как знаешь.

С этими словами я ушел. «Подергайся, ушлепок», — злорадствовал я.

Мне казалось, что он продержится максимум пару дней. Но он заявился гораздо раньше. Уже к вечеру в мою дверь постучали. Это был он — в черных джинсах, руки в карманах. Из-под куцего рукава черной футболки виднелся бицепс, украшенный китайским иероглифом (похожей татуировкой в те годы щеголял едва ли не каждый студент из приличной семьи); дезодорант, если он таковым пользовался, сильно его подвел. Я непроизвольно сморщил нос.

— Да? — спросил я так, словно он пришел втюхивать мне страховку.

Он промолчал. Стоял столбом и глядел в упор, только разок дернул ножкой.

— Решил расколоться? — Я тоже немного посверлил его глазами, затем отступил, приглашая войти. — Присаживайся.

— Не надо, я постою.

— Да и хрен с тобой, стой. Так что ты там отколол?

— Понятия не имею, о чем ты, — фыркнул он.

— Правда? Тогда вали нахрен из моей комнаты, а то провонял всю. Или, может, расскажешь о тех долбаных фотках?

Он оторопел. Это все, что мне было нужно. Он оторопел. Я не ошибся — это его рук дело. С тех пор как я увидел на чердаке эти фотографии, приколотые вокруг козлиной головы, я только о них и думал.

Я искал временное пристанище для своих антикварных книг. Дело в том, что я ввязался в затею с так называемой расчисткой помещений, которую придумал один пройдоха, Джонно. Этого парня отчислили из колледжа и занесли в «Список 99» — реестр лиц, отстраненных от преподавания, — за то, что он едва ли не стогами поставлял в колледж марихуану. Джонно «оказывал услуги по освобождению помещений». Иначе говоря, у него был фургон.

Бизнес Джонно заключался в следующем: он являлся по вызову к осиротевшей семейке или к несведущим пенсионерам и предлагал им неплохие деньги за какую-нибудь рухлядь. А потом, уже завоевав их доверие, за сущие гроши вывозил вместе с прочим мусором нечто действительно ценное. Все свои книги до единой я получил за то, что таскал на себе мебель. Афера была довольно гнусной, и я уже подумывал завязать с нею, пока чей-нибудь ограбленный наследник не слетел с катушек и не нагрянул к Джонно с монтировкой в руках. Очевидно, прийти могли и по мою душу, поэтому я решил припрятать некоторые книги.

Самым подходящим местом казался чердак. Я не хотел посвящать в свои дела вахтера и поднялся туда один, чтобы посмотреть, нельзя ли проникнуть внутрь, например взломав замок или сняв дверь с петель. Оказавшись наверху, я увидел на деревянном полу какие-то обломки, а еще заметил, что часть стены, прилегающая к дверному косяку, состоит всего лишь из тонкого листа окрашенной фанеры. Более того, этот лист отходил от плинтуса. Когда я нажал на него рукой, один край отскочил вместе с отделочными гвоздями. Получилась щель, через которую я с легкостью пролез внутрь.

Так я и обнаружил все это: пентаграмму, то бишь пентакль, начерченный на полу, странные символы, латинские и древнееврейские заклинания, свечи, а на стене — козлиную голову.

А еще то, от чего у меня похолодело внутри.

Вокруг головы козла были приколоты — и с явным умыслом расположены так, чтобы повторять форму звезды в пентакле, — фотографии пяти девушек. Студенток нашего колледжа, каждую из которых я прекрасно знал. Их лица кто-то вырезал из снимков и небрежно прилепил поверх голов обнаженных грудастых фотомоделей из мужских глянцевых журналов.

С каждой из этих девушек я когда-то крутил роман здесь, в стенах колледжа, причем одна из них — Мэнди Роджерс — была моей нынешней подружкой.

Я задыхался. Хотелось выскочить вон. Козел, словно живой, таращился на меня своими маслеными глазами-бусинками. Но я спал со всеми этими девчонками и потому никак не мог просто взять и сбежать. Я в панике гадал, имеет ли эта дрянь какое-то отношение ко мне, и если да, то какое. Помню, моя кожа словно горела; казалось, вместе со мной сюда проникло что-то чуждое, и я чувствовал на шее его ледяное дыхание.

Я хотел сорвать фотографии, но козел выглядел слишком жутко. Я обогнул пентакль; глазки-бусинки неотступно следили за мной. Я был почти уверен, что козел вцепится мне в пальцы, протяни я к нему руку. Меня трясло от омерзения, к горлу подкатила тошнота, и я развернулся, чтобы уйти. Я уже распахнул дверь — изнутри она отпиралась без ключа, — как вдруг притормозил и, повинуясь инстинкту самосохранения, хлопнул по фанерному листу, чтобы вправить его на место.